Анатолий Тепляков - Под знаком водолея

– Доброе утро, бабуля! – прокричал ей на самое ухо.

– Здравствуй, коль не шутишь! – ответила она, поморщившись. – Чего орёшь-то?! Гуляку нашего разбудишь!

– Бабуля, ты слышала, как Мишка вернулся? – удивился я.

– А чего мне не слышать? Сплю я чутко.

«А как же её глуховатость? Неужели всё это время притворялась?» – холодея от дурных предчувствий, подумал я. И с подозрением взглянул на неё.

– Не настолько я глуха, как вы с Мишкой решили! – Францевна не зло усмехнулась. – Может, я и старая кочерга, но не тетёрка!

Ба! Да она же слышала весь наш разговор! И не только вчерашний. А мы ведь иногда такую ахинею несли! Я чувствовал, что густо, как девушка при первом поцелуе, покраснел от пяток до кончиков волос на голове. Вот это мы с Мишкой вляпались!

– Не переживай, Толя! Ваше дело молодое – языки чесать. Не такое слыхала и видывала. И ничего – восемьдесят пять лет живу.

Восемьдесят пять? Быть такого не может! Я-то думал, что Францевне не больше семидесяти. Скоро год, как я живу у бабули, а по сути ничего о ней не знаю. Если она родилась в восьмидесятом прошлого века, то сколько всего успела увидеть за свою жизнь! Сколько революций, сколько войн! Настоящая ходячая реликвия!

– Небось, уже есть хочешь? – спросила она. И не дожидаясь моего ответа, обнадёжила. – Сейчас я тебя таким деликатесом угощу – язык проглотишь!

Францевна любила меня больше Мишки. Того она хитрым хохлом называла. Может быть, его невоспитанность и наглость за хитрость принимала? А может, все эти неприятные качества были в наличии в характере Мишки? Я замечал, что за обедом лучший кусок обязательно мне доставался. И Мишка, наверное, это тоже замечал, но до поры до времени помалкивал.

Я сел на табурет у стола дожидаться бабушкиного деликатеса. Тем более что времени до начала занятий в училище была уйма – целых два часа.

– Бабуля, а чего у тебя фамилия Патронова, а отчество Францевна? – спросил я просто, чтобы не молчать.

– А потому, Толя, что отец у меня немец был, по фамилии Гольбах. Инженером работал здесь в Гомеле. А по матери я белоруска. За Патронова же я замуж вышла. Мы с матерью после смерти отца в деревне жили. Однажды приехали к нам по каким-то казённым делам солдаты. И среди них – красавец фельдфебель. Недолго за мной ухаживал – уговорил замуж. Я ведь тоже не дурнушкой была в молодости. Хлопцы деревенские проходу не давали. Но разве сравнишь любого из них с фельдфебелем?!

– Вышли за него замуж?

– А куда деваться? Любовь! Только в наши времена она отличной от вашей любви была. Мишка вон – сегодня поцеловался, а завтра уж в постель девку тащит. Я же после свадьбы месяц мужа не подпускала. Боялась, умирала от стыда и страха. Какая же я деревенщина тёмная в молодости была! – Францевна поперхнулась от смеха. – Вместе со своим приданым и новые лапти прихватила из деревни. Патронов, как увидел их в Гомеле, три дня смеялся. Жили мы с ним хорошо – в любви и согласии. Я ему двух сыновей родила. Но пришёл конец моей счастливой жизни. Грянула революция, потом гражданская, будь она неладна. Тогда-то и погиб мой Патронов. А после гражданской войны страшная разруха, голод и бесчинство красных комиссаров. Престарелую княгиню Паскевич расстреливать не стали, а выгнали ради потехи на улицу из её родового гнезда. Даже под лестницей не разрешили остаться. Ходила она с клюкой по городу и всем рассказывала, какая жизнь их ожидает при большевиках. Некоторые гнали её от себя, называли буржуйкой. А ведь так именно всё и произошло, как она говорила.

– А за кого воевал ваш муж, за красных или же белых?

– Он офицером царской армии был, верный присяге. Он за Россию воевал. Но не будем об этом. Дело давнее. Хотя своего Патронова до сих пор люблю. И замуж больше не выходила.

– А во время войны вы где были?

– В оккупации, здесь, в Гомеле. Немцы меня не обижали. Муттер звали. Да что они мне? Сыновья-то воевали против них. – Бабуля вдруг спохватилась, засуетилась. – Что это я разболталась, старая?! Завтрак ведь давно готов!

Через минуту она поставила на стол объёмную миску с большими кусками чего-то жёлтого, колышущегося, как густой студень. Вид завтрака Францевны не внушал доверия. И запах был отвратительный.

– Что это? – испуганно, почти шёпотом спросил я.

– Коровье вымя.

– Чьё вымя? – не понял я.

– Коровье вымя, не моё же! – повторила, рассмеявшись, бабуля.

– И его едят?

– Это же деликатес, дурачок!

От такого деликатеса меня могло вырвать. Но, во-первых, я не хотел обидеть Францевну, во-вторых, от голода желудок подводило.

«Ничего страшного! Китайцы лягушек едят – и здоровы!» – успокаивал я себя.

Жевать деликатесное угощение Францевны без отвращения было невозможно. И я схитрил. Резал вымя мелкими кусочками и, не пережёвывая, глотал их. Бабуля с восхищением смотрела на меня, будто я был факиром и глотал шпаги.

– Я же говорила – деликатес! Пойду нашего гуляку подниму!

Несчастный Мишка! Он ещё не знает, какое испытание ждёт его!

В сопровождении весеннего солнца я поднимался по Советской улице. Вдоль тротуара от решётки к решётке бежали мутные, от мазута светящиеся перламутром ручьи. Они совсем не походил и на мартовские ручьи дома, в Василевичах. Там весеннему паводку вольготнее, чем в большом городе. В Гомеле ручьи со всех сторон зажаты асфальтом и бесследно пропадают, просачиваясь в решётки.

Мое босоногое детство! Когда оно пролететь успело?! Ещё вчера, казалось, бегал за ручьём, а сегодня вот вышагиваю важно по грязному тротуару постигать медицинские науки в училище. Хотя какие сегодня науки?! Голова совсем другим набита. Заманчивое предложение вчера сделал Мишка, а сегодня подтвердил его. Мы идём вечером в гости к его даме сердца. Вот именно – к его. А чего я распетушился, чего пёрышки чищу? Я ведь пойду всего лишь за бесплатное приложение, вроде как Санчо Пансо. И всё же какое-то щемящее, мягко щекочущее под ложечкой предчувствие не покидало меня. В душе я ждал этого вечера, как бы на что-то надеясь.

Очень нудными сегодня выдались занятия в училище! Будто сонные мухи, сновали по аудитории преподаватели, объясняя темы тягуче, неторопливо; сонными ленивцами слушали их студенты. Или это для меня так нудно тянулся день – всё это от моего восприятия окружающего мира? Я что-то пробовал писать в конспектах, но то и дело отвлекался, покидая на время эту бренную землю и серую реальную действительность с сумеречной аудиторией, назидательными преподавателями, шелестящей и шепчущей тишиной. В какие небесные выси возносили меня мои невинные грёзы? О чём мне мечталось весной 1965 года?

О том, о чём мечтает молодость. Конечно же, о любви.

Эх, если бы не Мишку ждала сегодня в гости неведомая Зойка, а меня! Уж я-то смог бы подарить ей нежности и страсти гораздо больше, чем избалованный женским вниманием ловелас Мишка.