Валерий Гришковец - Соборная площадь

***
Свет лунный по комнате бродит.
Любимая плачет во сне.
А лучшие годы проходят,
Как этот – за окнами – снег.

Все ждешь перемен. Не иначе.
Хоть жизнь, как слезинка, ясна.
С чего тогда милая плачет,
Ведь вечером пела она?..

***
Тот же тополь. И та же улица.
Тот же дом. И калитка та.
Отчего же ты, друг, сутулишься, —
В сердце боль и в душе маета?

Все пройдет. Навсегда позабудется.
Не забудутся только вовек
Этот тополь и эта вот улица,
И забывший тебя человек…

***
…и признаться, мне уже не страшно.
Страшно было это пережить:
Смотрит мама сдержанно и мрачно,
Батька, тот не хочет говорить…

Как солдат, забывший святость флага,
Вырвавшийся чудом из огня,
Вспомнив вдруг товарищей, присягу, —
Жизни не обрадовался я!..

Что такого? – Развелись и точка.
Разошлись – и нечего делить!
Переезды, передряги, теща…
Сыну как все это объяснить?..

Вырастет – похожий-непохожий —
Разве только в этом толк и суть?
Встретится случайно, как прохожий
И посмеешь, разве что, взглянуть…

Если что и нажил, – хворь да склоки,
Мчал по жизни, не жалея ног.
От судьбы отцовой, как от водки,
Боже упаси тебя, сынок…

***
Негодяй, а говорят: «Собака»…
Подлецу вослед глядят: «Прохвост»…
Но, друзья, задумайтесь, однако
И пускай простит нас
друг наш – пес.

Человек додумался до мата:
«В мать!» – ревет. И даже – «В бога мать!»…
Что ж тогда вам, братцы люди, свято,
Коль святыни стали осквернять?..

***
Ничему не удивлюсь,
Все приму – спасибо.
Счастьем больше не упьюсь,
А беду осилю.

Милые жена и мать
(Есть ли кто роднее?!),
Необъятное обнять,
Кажется, сумею.

Вот он, возраста предел:
Шляпу снял – Голгофа.
Что хотел – не все успел,
Да не все так плохо.

Что гадать? И что рядить?
Что глядеть на звезды?
Просто надо
просто жить,
Что не так-то просто…

***
Дорога. Поле. Крест высокий.
Холмы. Дубрава. Синева.
В деревьях – домик одинокий.
И рожь. Без края рожь. Литва.

И пенье птиц, и скрип колодца,
И на дворе гусей возня…
Хозяйки щедрость, щедрость солнца
Вскружили голову, пьяня.

И только щупальца антенны,
Черно торчащие в листве,
Напомнят вдруг о мире бренном:
Ракеты, космос… Страшный век!

У ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ В ВИЛЬНЮСЕ
Осенний парк. Знакомый. Незнакомый.
Озябший дворник дышит тяжело.
И ты, какой-то тайною влекомый,
Идешь-идешь, пока вдруг лист кленовый
Не остудит разгоряченный лоб!..

И встанешь посреди сквозной аллеи,
Глаза поднимешь и поймаешь взгляд
Такой живой, родной до ослепленья!
Уютней сразу станет и теплее.
И не захочешь уходить назад.

ВИЛЬНЮС. КОНЕЦ 1987-го
Серый город. А снег синеватый.
Неожиданно рухнувший снег.
И проулок, кривой и горбытый,
Вдруг нырнувший в бурлящий проспект.

Магазины, витрины, толкучки…
И не верится: здесь по холмам
Мчал в пролетке взволнованный Пушкин,
Крепко Адам его обнимал!..

Бонапарта и Кайзера слава
Спотыкалась на этих камнях.
А в окрестных полях и дубравах
«Лайсве!» гордо кипело в устах.

И не здесь ли с бедой заскорузлой
Шли, сутулясь, в тревожный рассвет,
И летело вслед: – Кто?..
– Белорусы! —
Сердце Янки стучало в ответ.

Этот город – эпох перекресток
И славянства извечный причал.
Снег идет. И кончается осень.
И зима – как начало начал…
Лайсве – свобода (литовск.).

***
Льется по небосводу
Свет кровавый луны.
Утро Нового года.
Шли солдаты с войны.

Пехотинец-калека
Без руки и погон.
Утро нового века —
Восемнадцатый год.

Встретит мать – зарыдает,
Вспыхнет счастьем жена:
В стороне этой знают,
Что такое – война…

На просторах России
И в Полесье моем
Землю с кровью месила,
Жгла слезой и огнем.

Ничего, что безрукий,
Лишь бы вышел живой
Из такой заварухи —
Боже мой! – мировой…

С веток сыплется иней —
Белый вздох января.
Над смятенной Россией
Занималась заря.

***
Ольшаники. Болота торфяные.
Крик перелетных стай в дыму костров,
Как родины весенней позывные, —
И снова в жилах горячеет кровь.
Туда, туда, в хмель утренних туманов,
В разливы рек и в пробужденье чащ!
Припасть к курганам сердцем, будто раной —
Унять тревогу и забыть печаль…
А лед идет! По Мухавцу. По Пине.
По Припяти идет вчерашний лед…
И аист на знакомой луговине
Стартует с аистихою в полет.
И день встает, зарею осиянный.
И в поле трактор голос подает.
И в мире все рассветно-первозданно.
И жизнь,
как лед,
идет,
идет,
идет…

***
В тумане лодку потеряю.
Очнусь на душном берегу.
И, ничего не понимая,
Вдоль тихой речки побреду.

Я здесь родился. Здесь я вырос.
Из этой речки воду пил…
И не один здесь невод вытряс,
И не одну версту проплыл.

Ни рыбнадзор, ни дед небритый,
Ну хоть бы кто бы – на пути!..
Бреду без кепки, с толку сбитый,
А лодки все мне не найти.

Кричу отрывисто с откоса.
В ответ – ни крика, ни гу-гу.
Но вот на яликах матросы
Выходят строго на реку.

Идет буксир, как наважденье,
Ревет пронзительный гудок.
Но где же лодка?.. Нет терпенья!
И я, устав, под стог прилег.

И мне приснился странный невод,
В нем билась лодка. Лодка! Та!..
И я, босой, бегу по небу!..
И пустота… И пустота…

***
Который год. Который год.
Уходит вдаль по рекам лед.
И, словно белый пароход,
Душа моя за ним плывет.

Ах, ледоход… Ах, ледоход!..
Который год… Который год!..

Но он не вечен, этот лед —
Водою талой потечет.
Но вечен он, души полет —
Из года в год… Из года в год…

Плыви, плыви, мой пароход!

***
Когда нас нет, нас быстро забывают,
Совсем другими мысли заполняют,
А если же порой и вспоминают,
Как паузу в концерте, заполняют
О нас пустыми спорами досуг.
Все больше убеждаясь только в том,
Что нас легко и просто забывают,
Так, словно двери в доме забивают,
Навеки покидая этот дом.
И думают, что быт свой обновляют,
Лишь снова повторяя старый круг…

***
Избавь меня от похорон старух,
Избавь меня от свадеб всех твоих подруг,
От вечеров в кругу твоих друзей,
От лжи, что завтра будет веселей.
Избавь меня от вечной беготни,
Очередей, дешевой болтовни,
Избавь меня, прошу тебя, избавь.
И отпусти в объятия дубрав!
И отпусти меня в мои леса,
Под небеса, родные небеса.
Там каждый дуб – мой самый верный друг,
Там весь в цветах, как небо в звездах, луг.
Избавь меня от лжи своей, прошу тебя,
От слов заезженных «любовь», «судьба»
Избавь меня,
избавь меня,
избавь…