Леонид Кузнецов - Комикс про то, чего не было… Часть первая

В общем, ничего подозрительного во вчерашнем вечере, такого, чем мог бы кормиться его сегодняшний ужас, Иосиф не отыскал. Никого он не обидел. Всем вчера было легко и весело. А когда солнце зашло, предоставленные самим себе подростки развели во дворе костер и плясали вокруг него как сумасшедшие. Крики, бубны, визг Марии, – все, как полагается. Даже полудурошный Ав, все эти годы по-прежнему кормившийся из милости в доме раввина и спавший в хлеву, причем не на соломе, как утверждают некоторые, а на том, что сам он с гордостью называл кроватью, хоть и немного поломанной, так вот, этот невзрачный болезненный молчун, по приказу не на шутку разошедшейся Принцессы также вырядился пиратом и, по случаю праздника будучи с высочайшего разрешения принятым в шайку, как угорелый носился по двору вместе с остальными «разбойниками». Иосиф и Сир с изумлением обнаружили, что этот заморыш, оказывается, тоже может смеяться. Трудно предположить, чтобы Иосифу и Сиру нравилось то, во что с таким азартом играли их дети, – все-таки не последние семьи в городе, – но куда ж было деваться, если это рискованное развлечение забавляло Марию и хоть немного отвлекало ее от грустных мыслей. Поначалу в городе решили, что новая забава – очередное изобретение хулиганистого Михаэля, и недоумевали, как это Иосиф, зная его крутой нрав, терпит все это. Но в один прекрасный день магдальцы неожиданно нашли эту дикую игру безобидной и даже милой. Бухтения вмиг прекратились, когда выяснилось, что игру в благородных пиратов выдумала Принцесса. Как, впрочем, и все остальные… Но мало того, что выдумала и затащила в нее детей из лучших семейств, устроив в банду строжайший конкурс, так еще пошила для «безжалостных головорезов» эти жуткие разбойничьи костюмы и сама участвовала в разработке военных стратегий. Магдалу пообещала пока не трогать… Слава Богу, хоть ножи у них были ненастоящие. И что? – Ну, с обывателями все понятно, – Михаэль, два года назад объявивший Марии, что скоро на ней женится, и подаривший по этому поводу ей свисток и пояс от платья матери, тогда же продал за два шекеля на рынке торговцу финиками «самую секретную тайну, какая только бывает», и взял с него страшную клятву молчать, так что теперь весь город ложился и просыпался с мечтой о том, чтобы Принцесса поскорее выросла и прославила это забытое Богом захолустье вместе с населяющими его ничтожествами на весь мир и вечные времена. (Может тогда хоть рынок человеческий построят. Кстати, пояс Принцесса одобрила и даже разрешила поцеловать свою руку, а про свисток ничего не сказала, – просто взяла.) Так вот, эти олухи с такой готовностью верили в возмутительное вранье Михаэля, что раввин схватился за голову и на собраниях в синагоге начал уже грозиться божьим гневом, втолковывая им словно малым детям, что Мессия никак не может родиться со светлыми волосами, а тем более девочкой. Что его сын просто нагло всех дурит, а они, простофили, и уши развесили. Что в конце концов все эти их нелепые ожидания просто смешны!

Парадокс, но своими стараниями побудить местных хотя бы раз в месяц вспоминать о здравом смысле, Иосиф лишь укрепил их в опасном заблуждении: добровольно заразившиеся безумием обыватели, если раньше в чем и сомневались, теперь, похоже, решили спятить окончательно и с непостижимой для раввина страстью стали ожидать пришествия Мессии, найдя в этом идиотском занятии искупление своей беспросветной приземленности и возможность ощутить себя людьми, способными на возвышенное переживание. Почувствовать себя чуть ли не мистиками! – Ну все кругом с ума посходили!… — Господи, что взять с дураков! Обидно, конечно… Ведь и вчера эти олухи заявились не к нему и, понятно, не к Михаэлю, – плевать они хотели на его день рожденья!, – толпа пришла поклониться вырастающему на их глазах секретному чуду, с которого, а точнее с которой готова была пылинки сдувать. Получается, что раввин, пытающийся отрезвить этот сброд, замахнулся на их надежду… И вообще им не нравится, когда он без должного уважения говорит о Марии!… Когда это он говорил о ней без уважения?… – Ну, короче, все с ними ясно! Хорошо еще, что хоть Мессией ее пока не называют. Открыто не называют. А что они там про себя думают?… Эти бараны ведь и в Элазара верят! И шайку бандитов, в которую можно вступить, только убив римлянина, на полном серьезе называют «Мучениками Элазара». Боятся ее как саранчи и вместе с тем гордятся ею. Идиоты! А ведь не было такого святого! Еще пятнадцать лет назад никто про него не слыхал.

– Догадываюсь, чьих рук дело. Только зачем ему это?…

Да действительно, с дураков взять нечего. Но почему же в таком случае Иосиф, к которому Мария каждый день приходила за наставлениями, или Сир – ее родной отец, два самых авторитетных человека в городе, не смели сказать Марии слова поперек? С какой стати они позволяли ей все эти бесчинства? Это возмутительное высокомерие и нелепый царственный стиль. И ведь неизвестно, кто именно сочинял про нее все эти невозможные истории, – Михаэль или она сама? Понятно же, что без ее ведома Михаэль вряд ли рискнул бы морочить головы этим оболтусам всякими глупостями про то, что скоро над Магдалой раскроется небо и все узрят Того, кого Израиль так долго ждал… – А с той самой стати Иосиф и Сир попустительствовали капризам девчонки, что, если когда-то Михаэлю исполнится столько лет, сколько сейчас Иосифу (что весьма вероятно, поскольку он явно здоровее отца), то Мария свой последний день рожденья отпразднует уже через пять лет. А это, считай, завтра! То есть, что она прожила уже больше половины своей жизни…

Раввин никогда не обсуждал с Сиром эту печальную тему, но, конечно же, знал страшный секрет. И понимал, какой кошмар живет в душе его единственного друга. На что похожи его ночи. Вот почему, когда гости, подсмотрев, как счастливые Мария и Михаэль, схватившись за руки, прыгают через огонь, начали, глупо подмигивая, наперебой поздравлять Иосифа и Сира и на что-то такое намекать, им обоим пришлось из-за стола удрать и отправиться бродить по сонным улочкам Магдалы. Молча. Потому как не хотелось расстраивать Марию. И зачем только Иосиф научил девчонку читать чужие мысли? Стоит выплеснуть себя из прозрачной чаши, которая никогда не бывает пустой… Мария, правда, заявила однажды, что про чашу ей первым рассказал Ав. Еще прежде, чем она вылечила первого старика. Раввин ей, конечно, не поверил и даже обиделся. Пару лет назад, увидев, как на лица Иосифа и Сира легла горькая тень, она подошла к ним и тихо, как-то очень просто сказала

– Не люблю, когда меня жалеют. Если суждено умереть молодой, – значит похороните красивой. Вот тогда и будете горевать. А сейчас нечего меня оплакивать! Это страшно и очень больно. Или хотите, чтобы я реветь начала?