Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

Анна всегда испытывала затруднения на уроках истории, особенно в разделе российско-германских отношений, она не могла сказать «наши», но и говорить отстраненно «русские» не решалась, вот от этих затруднений она и забралась как можно дальше, как будто с передвижением на восток, на Дальний Восток, эти затруднения должны были исчезнуть.

Самое удивительное – ее тайные надежды оправдались. Здесь ее немецкое происхождение не только не принижало, а было изюминкой, здесь жили русские, украинцы, белорусы, чукчи, камчадалы, ительмены, эстонцы, латыши, грузины, армяне, азербайджанцы, поляки, корейцы и даже одна румынка и один немой сириец-сапожник, но немцев не было.

Поначалу внимание мужской части населения Косы ей льстило, но вскоре, после небольшого скандала, стало тяготить. А скандал заключался в том, что по пути в райцентр на слет активистов ее чуть было не изнасиловал секретарь райкома комсомола, бывший преподаватель физкультуры и массовик-затейник в их школе: он остановил машину у Руси, молча выставил на капот водку, два стакана и крендель краковской колбасы, налил, она пить не стала, он усмехнулся, выпил и без всяких предисловий поцеловал ее в рот, по-хозяйски, вместо закуски, забрав ее губы… она задохнулась от свежего водочного запаха, интимной близости чужого мужского лица, руки, больно хватавшей ее за лобок, оттолкнула его и побежала на ферму к староверам… Секретарь ее догнал, хотел вернуть, и, когда она отказалась, пошел рядом… Отгоняя комаров от бледной бритой головы, он объяснил ей, что если она хочет сделать карьеру в комсомоле, то должна спать если не с ним, то с Первым…

От обиды она рассказала об этом Сан Санычу, который зачем-то брал у нее уроки немецкого. Через несколько дней приехал секретарь, снисходительно извинялся, по-прежнему нагло пялясь на ее грудь…

– Я ж не знал, что ты Сан Саныча, – сказал он по-свойски.

Этим он обидел ее еще больше, но она уже ничего не сказала Директору.

– У нас тогда ничего не было, – со вздохом объяснила Анна. – Он просто приходил ко мне в общагу, и мы по часу занимались. Слова запоминал с первого раза, он и сам этому удивлялся и радовался как дикарь!

Пушкин улыбнулся ее словам.

– Ты – тоже? – поняла Анна. – Он знал несколько языков и никогда ничего не забывал, – с грустным восхищением сказала она.

Ее так удивляли и вдохновляли способности Директора, что она была готова заниматься с ним часами – с такой продуктивностью она сталкивалась впервые, каждое ее замечание или совет приносили невиданные результаты, не пропадало ни одно сказанное ею слово. Иногда Директор представлялся ей чудесной машиной, чем-то вроде комбайна, в который она закладывала беспорядочно целые ворохи, снопы своих знаний и даже отходы своей умственной деятельности, а получала отборные зерна…

И она не могла не признать, что постепенно стала получать от занятий с Сан Санычем почти любовное наслаждение, в ней зародилось и все более захватывало обманчивое ощущение какой-то физической причастности к способностям ученика – сначала материнское, а потом женское желание завладеть им и… родить от него чудесное гениальное существо…

Сплетни о них распускал секретарь, но они ничего не замечали. Через полгода Сан Саныча арестовали по делу о японских директорах – вместе со всеми, кто работал в русско-японской акционерной компании во время войны.

– Саша сказал, что толчок этому делу дал арестованный КГБ японский шпион. Этот шпион оговорил всех директоров – обвинил их в краже денег. Их всех посадили, хотя знали, что никакой кражи не было, все деньги, а точнее – продукцию, забрал главк на нужды правительства, – тихим быстрым и горячим шепотом говорила Анна в самое ухо Пушкину, щекоча губами. – Их посадили в результате как японских шпионов, а какие они были шпионы? Они просто работали, не бросили заводы, сохранили оборудование, да еще прибыль приносили, Москву икрой и крабами кормили…

Отец считал, что их отдали особистам именно из-за этих денег, чтобы не разбираться, куда деньги ушли из главка… да, видно, все же разобрались, правда, целых шесть лет разбирались, четырех оставшихся в живых директоров выпустили практически одновременно…

Друзья отца, оставшиеся в министерстве, посоветовали все же в Москву не соваться и позаботились о назначении его главным инженером завода.

Анна жила в гражданском браке с Капитаном флота завода, сосланным из Приморья – взорвалась аммиачная установка, погиб машинист… У Капитана флота осталась во Владивостоке семья, и, когда Анна ушла к отцу, скандалов и сплетен не было, в поселке решили, что Анна просто в е р н у л а с ь к нему.

Отец был старше Анны на 24 года, но это не остановило ее. После освобождения отец часто болел.

– И не лечился, – улыбнулась Анна. – Я заходила к нему по-соседски, бульоном отпаивала… он никогда дверь не запирал… говорил, чтобы взламывать не пришлось, если что… у него была какая-то лихорадка с высокой температурой; завернется в одеяло, лежит калачиком, трясется и «Фауста» Гете декламирует – по-немецки, разумеется… мне так жалко его было, так и хотелось обнять его и пожалеть…

Она и обняла, и пожалела…

В последние годы отец увлекся восстановлением собственной родословной. Поиски осложнялись тем, что бабушка была сиротой, ее отец, о котором она только и помнила, что он играл на скрипке, пропал во время погрома, а матушка отдала ее на воспитание бездетным соседям, разоренной купеческой семье, а сама подалась в революционерки и погибла в Петрограде в уличном бою.

Ему удалось разыскать только родственников по линии бабушки – через родственников ее приемных родителей. Но никто из них на его запросы не ответил, должно быть, боялись, что раскроется их не рабоче-крестьянское происхождение. Он собирался к ним поехать, они живут в Алма-Ате, но не успел.

– Саша говорил, если копнуть любое приличное семейство, то обязательно отыщется либо дворянин, либо… скрипач, – улыбнулась Анна, – потому-то по возможности сжигались церковные документы, искоренялись родословные…

Анна подошла к окну и открыла форточку, вместе с запахами близкого моря, ритмичными ударами волн, вскриками чаек Саша услышал отчетливые детские голоса.

– Подойди, подойди! – быстро сказала Анна, протянув Саше руку.

Анна подтолкнула его к окну, возле перевернутой лодки, черной тушей лежавшей на берегу, стояли Мальчик и девочка с пепельной толстой косой. От девочки так и веяло чистотой, какой-то школьной правильностью, Пушкин не мог определить свое ощущение словом «благородство», оно было верным, но неуместным по отношению к ребенку.

– Ты можешь представить, что этот корейский мальчик – твой родственник? – тихо и неожиданно серьезно спросила Анна.