Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

Мальчик вышел на крыльцо, Дуся задержала Ромашку торопливым и сердитым шепотом.

Мальчик спустился к реке и сел на песок, привалившись к теплому боку перевернутой лодки. Пахло смолой и паклей. Мальчику захотелось пожевать смолы, но он сдержался – брат заругается.

Подошел Ромашка, у него было сытое лицо, и от него вкусно пахло пирожками.

Мальчику стало грустно, и он решил пойти домой.

– Давай записки девчонкам писать! – остановил его Ромашка.

– Давай, – согласился Мальчик.

– Только я буду Таньке писать, – сказал Ромашка.

– Ну и пиши.

– Ха-ха, – сказал Ромашка. – Шутка! А у тебя лимонад еще есть?

– Есть! Мне папка ящик купил! – зачем-то соврал Мальчик.

– Ври! Твой папка все пропил, мой папка сказал…

– Дурак твой папка!

– Чево? – надвинулся Ромашка, он был крупнее и сильнее. – Повтори!

– Дурак! – Мальчик встал и ткнулся грудью в Ромашку.

Ромашка толкнул его ладонью в лицо. Мальчик вновь придвинулся, Ромашка толкнул, но Мальчик схватил его за руку и попытался тоже толкнуть, но не дотянулся, лицо его, почти безгубое, безносое, с сузившимися острыми глазами испугало Ромашку.

– Уйди! Отстань! Не лезь! – кричал Ромашка, беспорядочно размахивая руками и попадая Мальчику в лицо, грудь.

Мальчик все-таки дотянулся и ударил – раз, другой…

Ромашка закричал, чувствуя, как пошла кровь из его слабого носа:

– Больно!

Мальчик отшатнулся.

Ромашка шел на него, плача и наклонившись вперед, чтобы не испачкать рубашку, кровь крупными каплями скатывалась по губе на песок.

Мальчик испугался и заплакал:

– Мне тоже больно, – повторял он.

Кровь не переставала течь, Ромашка с ужасом размазывал ее по лицу, он испугался, что кровь вытечет из него и он умрет.

– Мама, мамочка, – уже ныл он.

– Не бойся, Ромашка, ложись, – Мальчик обхватил его и повалил поперек лодки.

Ромашка машинально сопротивлялся, но Мальчик прижимал и прижимал его к просмоленным теплым доскам.

Кровь течь перестала.

– Больно? – спросил Мальчик, отпуская Ромашку.

– Еще как больно!

– Хочешь, ударь меня, – предложил вдруг Мальчик и чуть было не расплакался. Как будто бы его кто-то пожалел.

– А ты драться не будешь? – спросил Ромашка.

– Не буду, бей!

Ромашка приподнялся и ударил.

Мальчик не ощутил боли, почувствовал только, как кулак Ромашки ткнулся в щеку. И тут Мальчик заплакал по-настоящему.

Он отвернулся и закричал:

– Больно, больно! – ему и в самом деле было больно, но больно где-то внутри – как будто его обманули и с этим ничего нельзя было сделать и никак не исправить…

Ромашка отскочил от него, опасаясь сдачи, и побежал домой.

Через некоторое время из дома раздался плач и шлепки, затем на крыльце появилась Дуся, крича в дом:

– Где он? Где? Отвечай, паршивец! Возле речки?

Дуся бежала вдоль реки, продолжая бормотать:

– Сейчас, сейчас…

Она увидела Мальчика, прижавшегося к борту лодки, судорожно ткнула пальцами в щеку, нащупывая ухо, и рванула на себя.

– Мама! – дико закричал Мальчик от боли.

И этот крик, полный недоумения и боли, пробился сквозь гнев, ударил в сердце, ведь это был крик ребенка, это был зов ребенка. Она увидела в руках не маленького своего врага, а ребенка. Она была матерью, она была любящей матерью.

Он звал ту, которой не было среди живых, но которая была в каждой женщине.

Дитя звало мать.

Пальцы, продолжавшие выкручивать его ухо, разжались. Мальчик вывернулся и больно укусил ее за палец.

– Ах ты, уродец, – вырвалось у Дуси.

И тут Мальчик, уже отбежавший, остановился, обратил к ней свое лицо и закричал, наступая на нее с безумной отвагой оскорбленного:

– Дура, дура, дура…

Она отступила, она ушла бы прочь, но не могла сделать этого, не могла признать поражения, торжества этого маленького разъяренного человечка.

Дуся без гнева, но с сознанием рождающего в ней страха – не за себя, не за Ромашку, а за то маленькое существо, не существо еще, а зародыш, который она уже несколько дней чувствовала в себе – схватила Мальчика за руку и сказала громко, желая испугать его:

– Пойдем к отцу!

– Пойдем! – в тон ей, будто передразнивая, кричал Мальчик.

Теперь он тянул ее, а она шла за ним. Осознав это, она остановилась и сказала:

– Проси прощения, отпущу.

Мальчик даже не обернулся, продолжал тянуть ее. Она вновь оглянулась, боясь, что кто-нибудь увидит их, она была уже готова вырвать руку и уйти, но увидела на площади, со стороны моря, Союзника.

– Где Кореец? – закричала она ему.

Дуся отпустила Мальчика и подошла к Союзнику, с непонятным ужасом смотревшего на них.

– Он умер, – сказал Союзник шепотом.

– Умер? – повторила она.

Они оба посмотрели на Мальчика.

– Дура, дура… – сказал Мальчик.

Союзник пошел к морю.

Мальчик сейчас не способен осознать смерть отца. Понимание придет позже, когда сердце станет большим и вместе с ним вырастет и рана. Это случится, когда он станет искать родственников на Земле. Смерть матери настигла Союзника посреди счастливой жизни, как эхо. В детстве смерть не ощущается как безысходность, чаще воспринимается как свобода от умершего, но смерть прорастает потом в одиночество и приносит плоды – любовь к людям, понимание их как продолжение жизни, ибо в каждом – рождение умерших и рождение живущих, конец других жизней и начало тех, кто приходит жить и никогда не умирать…

Союзник услышал шаги и обернулся. Это был братец. Должно быть, он чувствовал себя виноватым, раз шел не рядом, как обычно.

– Подойди, – сказал старший брат.

Братец подошел, но как-то испуганно, ожидая упреков.

Союзник почувствовал себя слабым, уставшим. Он не ощущал уже превосходства над Мальчиком. Он стал равным ему.

Как быть дальше? Ребенок не может думать об этом и не может страдать от этого – все это вместе с устройством его будущего должны взять на себя взрослые. У ребенка есть дела поважнее жизни и смерти, ребенок должен думать о себе, без этого он не станет взрослым – тем, кто думает о других.

– Братец, – сказал старший брат, – иди домой и жди меня.

Братец кивнул.

Союзник побрел дальше. Мальчик пошел за ним.

– Братец, ты чего?

– Я немаленький, – сказал мальчик.

– Ты немаленький, – согласился брат. – И я прошу не ходить за мной.

– А я и не хожу…

Брат промолчал, и Мальчик понял это как разрешение, подбежал и взял за руку.

– Я хочу посмотреть, – сказал он.

Союзник остановился.

– Тебе нельзя. Это страшно. Это будет сниться по ночам, – Союзник легонько подтолкнул братца в сторону поселка и пошел дальше. У поворота, у самого начала лукоморья он остановился.

Братец, в раздуваемых ветром сатиновых шароварах, маленький на пустынном песчаном берегу, смотрел ему вслед, щурясь от теплого, бьющего вдоль моря ветра.