Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

Союзник вытянул руки и подошел совсем близко, будто собирался взять его подмышки и поднять. Дядя лежал в странной позе, подогнув под себя правую окровавленную руку, с застывшим взглядом, открытый рот с костистыми желтыми зубами о чем-то кричал. Даже в смерти дядя страдал.

Союзник присел на корточки рядом с дядей, помедлив, закрыл ему глаза и рот. Он не знал, что еще сделать. Весть о смерти дяди никому не нужна – ни врагам, ни друзьям. Да и нет у него ни врагов, ни друзей!

Но пусть он будет еще живым для Мальчика, для Русяя или для кого-то другого, кому он, может быть, должен денег или они ему должны. И пусть они думают о нем как о живом, о том, что связывает их с ним, ведь для них это связь еще не оборвалась.

Союзник подумал о пути в поселок, и путь этот был трудным и необычно коротким.

Знание о жизни дяди рассеяно в трех странах. Чтобы заполнить книгу его жизни, нужно собрать всех людей, которые знали его. Собрание этих людей представилось Союзнику похоронной процессией, многие, размахивая неохотно флажками, возмущались: почему их привели сюда, на похороны человека, которого они не помнят? Их оторвали от важных дел только потому, что этот человек встретился им по дороге в Далянь, или наступил на ногу во владивостокском трамвае, или остановил подхваченную ветром женскую шляпку в Сеуле? И даже те, детей которых он учил в деревенской школе, и даже человек из Согдена, который стрелял в него, когда он шел по тропе, чтобы лишить его земли от имени новой власти, и которого ранил ответным выстрелом, не узнал бы его.

Все это разноязыкое сборище людей, толпясь у тела дяди, с удивлением узнало бы, что все они связаны друг с другом, связь эта, пусть ничтожная, существует – она в дяде.

Каждый, существуя в себе, существует во множестве, все пронизано этими связями, они возникают, ширятся, а затем умирают, и тогда, если нет того, кто шел бы с человеком по жизни, если он был сиротой во вселенной и не оставил ни друзей, ни врагов, то память об умершем рассеивается по миру, как пыль, рожденная Солнцем…

Мальчик пел во сне.

Проснувшись, он попытался вспомнить песню, в первое мгновение после сна слова и мелодия еще звучали, возвращались, но уже в следующий миг исчезали навсегда.

Мальчик встал, в доме никого не было, Мальчик взял бутылку лимонада и вышел на крыльцо. Он знал, что Ромашка против газировки не устоит и даст пострелять из духового ружья.

Дверь ему открыла мама Ромашки – Дуся. Она толкнула дверь изнутри и тотчас же, даже не взглянув на Мальчика, вернулась на кухню. Пахло пирожками.

Мальчик, сглотнув слюну, сказал:

– А я лимонад принес!

Дуся ничего не ответила.

Она не ответила не потому, что была глуха или нема. Она увидела к т о идет. Ромашка ее спал, но не пустить Мальчика она не могла,

Как не могла в своей юности в селе Обнинском остановить входящего в калитку сумасшедшего Яшку.

Каждый раз мама посылала ее прогнать его, Дуся выскакивала на крыльцо с криком:

– Эй! – как будто он был безымянной коровой, Яшка протягивал свою тряпичную куклу, держа ее бережно на раскрытых ладонях:

– Посмотри, какой хороший!

И она осекалась, топталась вокруг него, не зная как выпроводить его со двора, оглядывалась на окно, из которого мама грозила ей полотенцем.

Выпросив денежку, Яшка уходил сам, мама ругала ее за медлительность, Дуся говорила:

– А сами бы и прогнали!

Мама, не желая слышать подобных дерзостей, гонялась за ней по двору с полотенцем, Дуся, притворно вереща, убегала…

Дуся знала, мама потому и посылала прогнать Яшку, что сама не могла этого сделать.

Она была сердита на этого маленького человечка, который был красив, на редкость красив, как и многие метисы.

Он был, помнила она, самым красивым ребенком на Косе, таким красивым и пухлым, что все ходили его посмотреть. И ей это казалось несправедливым.

Дуся родила раньше, в те годы в поселке детей не было, люди не хотели заводить их в чужой стороне, все думали, как вернуться в родные места. А ей очень хотелось ребенка, и она родила, и все приходили смотреть на ее Ромашку, все улыбались ему, умилялись его просветленной улыбке, она испугалась сглаза и попросила маму передать святой водички.

Потом, когда люди перестали ходить смотреть на Ромашку, она даже обрадовалась, даже советовала Гуле, этой подстилке, беречь сына от сглаза…

Мальчика стали выделять больше, чем Ромашку, и она однажды чуть не заплакала, увидев, как молоденькие сезонницы сидели на корточках вокруг Мальчика и рассматривали его, приговаривая:

– А глазки, как смородины…

А Ромашка стоял у них за спиной и стукал кулачком одну из них и звал ее:

– Тетятетятетя…

Нет, Дуся не радовалась, когда это случилось, когда Мальчик опрокинул на себя кислоту, забыла она к этому времени об обидах за сына, даже как-то сама привела Мальчика в дом, накормила, велела Ромашке защищать его, если станут дразнить…

Но Мальчик повадился ходить каждый день – да за стол с Ромашкой.

Говорила Ромашке: не води его, гони, а тоже врет, говорит, что гонит.

Дуся достает противень, смахивает пирожки в чашку и краем глаза видит, как Мальчик, сглотнув слюну, проходит в комнату.

Идет, как к себе домой.

Ромашка спит на белой подушке, погрузившись в пуховый матрац, как в сугроб.

Из-под одеяла торчало дуло воздушного ружья, гладкое и голубое. Мальчик дотронулся до него пальцами, скользнул до магазина с желтыми шариками и слегка потянул на себя. Ромашка тотчас же вырвал ружье и сел на постели.

Мальчик протянул ему бутылку с газировкой.

Пока Ромашки пил крупными глотками, запрокинув голову, Мальчик расстрелял все шесть шариков.

– В нос отдает! – сказал Ромашка, смешно морща нос.

Они стреляли в бутылку на звание чемпиона комнаты, потом класса, школы, Косы, района, области, страны, мира – Мальчик попадал чаще, и Ромашка, пытаясь отыграться, повышал статус соревнований.

Дошли до первенства Галактики. Ромашка долго и тщательно целился.

– Давай-давай! – закричал от нетерпения Мальчик.

– Ромашка, не шумите, – тотчас отозвалась из кухни Дуся.

Почему она всегда ругается, когда я закричу, а когда Ромашка кричит – ему ничего?

Мальчику расхотелось стрелять.

Он стал собирать шарики, ползая за ними на коленях, один шарик откатился на кухню, и Мальчик остановился в нерешительности у входа.

– Рома, – сказала Дуся, – соберите шарики и идите на улицу!

Мальчик встал и подобрал шарик, прибившийся к печи.

– Идите, идите! – сказала Дуся.