Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

– А почему корейский? – удивился Саша. – Он совсем не похож на корейца.

– Не похож? – удивилась в свою очередь Анна.

– С таким лицом он может быть кем угодно. Хоть… скрипачом, – улыбнулся Саша.

– Ах, лицо… – Анна растерянно смотрела на Сашу. – Мы видим его прежним, представляешь? Я это только сейчас поняла… Мы не замечаем этого Лица…

– А каким он был… прежним?

– Очень красивым мальчиком с чудесной кожей… на ангелочка похож, только кудряшки – темные.

– Корейский мальчик, похожий на ангелочка? – засмеялся Саша.

– Ну, возможно, на корейца он не очень был похож, – смутилась Анна, – но мы всегда знали, что он – кореец… ну вот такие мы, поселковые, упертые… – Анна подошла близко и взяла Сашу под руку, – ладно, не придирайся к словам, вредина… Его отец, Цой, – твой дядя, а Мальчик, стало быть, – брат… кстати, его Юрой зовут, но в поселке все называют Мальчиком.

– И как это стало возможным? – машинально спросил Пушкин, уже по-новому разглядывая Мальчика.

– Твоя бабушка, Елизавета Семеновна Кацевич, в молодости, в 17 лет, вышла замуж за японского студента… точнее, в 17 она уже родила, а когда наши вернули Владивосток, родители студента обманом забрали внука и увезли в Японию… Бабушка умерла три года назад, Саша ездил на похороны, он у нее здесь был один и привез документы, какие-то записи вроде дневника, и фото… – Анна выдвинула ящик стола, выдвинула легко, как будто ящик был на роликах, как будто этот ящик только и ждал, чтобы его открыли, – все здесь, в папке… Письма, дневники, проекты какие-то, документы, сберкнижка… Ну и завещание там на счет в банке… Вам с моей Таней пополам…

– Много там? – из вежливости спросил Пушкин.

– Где? – не поняла Анна.

– На книжке!

– Ну, тысяч шестьдесят пять… – Анна слегка покраснела и поморщилась – ей было явно неприятно об этом говорить.

– Ничего себе! – радостно, чуть не поперхнувшись, удивился Пушкин. – Целое состояние даже на двоих!

– Ну, так он никуда не ездил, во Владивосток только, тратил на книги, яхту вот купил конфискованную, я книги в библиотеку отдала, ничего? – сказала Анна виновато.

Пушкин кивнул, поднял папку, как бы взвешивая, помедлил и вернул ее в ящик. Что-то в рассказе Анны было не так…

– Постой, как ты сказала фамилия Юры?

– Цой…

– А почему Цой, почему у него корейская фамилия, если отец у него – японец? Что-то не вяжется…

Анна вздохнула и отвела Пушкина от окна – Мальчик, словно чувствуя их взгляды, поднял голову и смотрел на них.

– В поселке болтают, что четверть здешних корейцев на самом деле – японцы, причем непростые, образованные, может, и военные, – Анна усмехнулась, – но поди докажи, внешне – не отличишь, говорят одинаково хорошо и по-корейски, и по-японски… никто не хочет в лагерь попасть…

Отец прожил свою жизнь без меня, как и бабушка. А была бы их жизнь другой, если бы в ней был я? И была бы другой моя жизнь, если бы в ней были они?

Я вырос русским, я люблю русскую литературу, русских простых людей, эти стога под дождем, эту тропинку мимо разоренной деревенской церкви, мамин дом в Малоярославце с резными наличниками и кривыми полами, эти хороводы лесных далей над высоким берегом Оки…

А если бы я вырос евреем, любил бы я все это и понимал бы до боли, до сострадания? Я хочу быть тем, кто я есть, пусть несовершенным, с гремучей смесью робости и отваги, но я не хочу быть кем-то другим и любить и защищать другое…

– А почему ты не спрашиваешь о девочке? – спросила Анна, подводя его к окну.

– Думаю, что она – твоя дочь, – сказал наугад Пушкин.

– Да… и дочь твоего отца, как ты понял. Мы с ним были… близки… нечасто… Он сам не допускал. Но мне повезло, я забеременела. Я этого хотела давно, и мне повезло… – Анна заплакала беззвучно, без гримас, просто слезы набухали в глазах и проливались.

– И ты ей не скажешь обо мне? – удивился Пушкин. – Что у нее есть старший брат?

– Я об этом не думала, – сказала Анна, прижимаясь к нему плечом. – Я всегда любила твоего отца, но он меня отталкивал, держал на расстоянии…

Анна крепко прижала к себе его руку. Она не могла иначе выразить свою близость, свою тоску, свою утрату. С ним ей, чувствовал Пушкин, легче, как будто, прикасаясь к нему, она прикасалась к отцу…

– Я очень хочу вас познакомить. Ведь мы уезжаем очень далеко…

– Да куда уж дальше Камчатки?

– Мы уезжаем в Израиль…

– Почему в Израиль?

– В Германию сразу не получается, мы хотим через Израиль. – Анна странно посмотрела на Пушкина. – Это между нами… и у меня большая просьба, нам нужны будут документы бабушки… ты не против, если мы возьмем? Ведь Таня тоже имеет право. Как внучка.

– Да-да, берите бумаги, какие хотите! – легко согласился Пушкин, он был рад отдать то, что ему не принадлежало никогда, но больше всего его обрадовало то, что ему не надо будет ничего подписывать.

– А что с яхтой? – рассеянно спросил он.

– Саша ее отдал в школу юного моряка! Но ты можешь ее забрать, она по документам наша! – сказала Анна, чему-то радуясь.

– Зачем мне здесь яхта? – удивился Пушкин.

– Она хорошая! Ты не представляешь! С кухней, мойкой, туалетом! В ней даже жить можно! Красное дерево и все такое, ее у американцев пограничники конфисковали! – так же оживленно, с улыбкой сказала Анна.

– А юные моряки пользуются ею? – ответно улыбнулся Пушкин.

– Еще как!

– Ну, так пусть и дальше пользуются! – преувеличенно великодушно сказал Саша.

Уезжала Таня Вольт.

Она сама сказала, что они уезжают. Сначала в райцентр, а оттуда самолетом в Петропавловск. А вещи, сказала она, сами поедут контейнером!

Она была весела, и даже серьезные ее глаза, и коса, закинутая через плечо, – все было весело.

Она только чуть-чуть обиделась на него. Ведь он не разделял ее радости.

Они вместе, но молча пошли в школу на последний пионерский сбор, посвященный дружбе между мальчиками и девочками.

Таня села с ним рядом, но Мальчик отвернулся.

Антонина Сергеевна, новая пионервожатая, объяснила, что в пионерском лагере в Руси они будут жить не классом, а отрядами – отдельно мальчики и отдельно девочки, но это не значит, что они должны соперничать, напротив – они должны дружить и помогать друг другу.

Все мальчишки, а вместе с ними и Мальчик загудели:

– У-у-у, – и что есть силы затопали ногами.

Девочки кричали:

– Дураки!

– А вы как думали? – возвысила голос Антонина Сергеевна.

На сборах Таня обычно поднимала руку и высказывала свое мнение, всегда очень правильное, но сегодня она молчала, да и сидели вдвоем – мальчик и девочка – только они.

Мальчику было приятно сидеть с нею за одной партой, но он знал, что она потому и села к нему, что уезжала… навсегда… Ему стало больно, он попытался оттолкнуть ее, но она удержалась, зажмурившись и ухватившись за парту.