Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

И вот этот стыд и позор, который все же не мог обезобразить нежные черты дочери бухгалтера и который был во всем ее облике, даже в ее толстой соломенной косе, бившей ее по сгорбленной спине, стал каким-то образом моим стыдом и моим позором…

А отца арестовали ночью, когда я спал или делал вид, что сплю, щеночком свернувшись под одеялом… Я спал даже после того, как кто-то чужой сдернул с меня одеяло и вот так, клубком, понес меня куда-то…

Это был коллапс Вселенной, крушение основ: мое детское сознание не могло вместить увиденное из-под одеяла – мой отец, директор завода, самый уважаемый человек в этом мире, лежал на полу, лицом в ковер, а над ним стоял некто розовощекий, в ремнях и фуражке, и кричал: «Руки за спину, гад!»

С тех пор я ни в чем не был уверен, в любой день и час за каждым из нас ходит некто неотвратимый, как судьба, и в самый пик твоего безмятежного счастья тебя могут повалить на пол, ткнув револьвером в затылок, и затоптать начищенным сапогом…

После ареста отца мама вернулась в Москву, в коммуналку на улице Карла Маркса, в дом с огромными сквозными подъездами и высокими потолками.

Там, под потолком, мне устроили спальное место, на которое я взбирался по приставной лестнице…

Соседнюю комнату, которая и в высоту и в ширину была метров шесть, занимала сестра мамы, актриса кукольного театра, она все время пропадала на гастролях, а потом и вовсе переехала на Камчатку, основав там свой маленький кукольный театр… После ее смерти Колодец, так она именовала свою забронированную квартиру, каким-то образом достался мне и маме (у меня было подозрение, что тетка усыновила меня и прописала в Колодце)…

Колодец помог мне забыть о своем позоре, вернее, теткины книги, которые стопками поднимались с пола как сталагмиты… Я все более удалялся ото всех, одноклассники становились детьми все более знаменитых родителей, со мной не очень-то водились, но меня это устраивало, я знал, как жестока бывает жизнь к тем, кто счастлив.

Я был робок, но независим и свободен, хотя бы в пределах Колодца…

Я влюбился в дочь писателя, собирателя икон, она была также робка и молчалива, возможно, потому, что ее отца ругали во всех газетах, даже в «Пионерской правде», в которой я любил читать фантастические рассказы из будущей жизни…

Оля приходила в наш двор покататься на качелях. Она молча дожидалась своей очереди, плотно сдвинув свои красивые ноги, как-то ее попыталась оттеснить Юля, моя соседка, девочка с сумасшедшинкой, но Оля крепко держалась за веревку и не отпустила даже после того, как Юля принялась раскачиваться, в результате обе упали… Но я не осмелился тогда помочь ей… это сделал кто-то другой…

В Художественном перед сеансом я купил журнал «Знание – сила», там была статья о робости и рекомендации психолога. Выключили свет, но я не мог заставить себя выйти из зала и дочитать статью, в соответствии с рекомендациями я говорил себе: выходи, в этом нет ничего вызывающего, просто ты хочешь в туалет, а может, тебя тошнит…

Я едва не встал, но тут дремавший рядом человек в шляпе захрапел, и довольно громко… Раздались смешки, краткое веселье сменилось недовольством и грозными взглядами… Я, перехватывая взгляды, непроизвольно привставал и улыбался, как бы говоря: это не я, это он, и я его не знаю…

Странно, но в большинстве своем люди в ответ улыбались, тех же, кто не откликнулся на улыбку, я воспринимал как недобрых…

У меня была т а улыбка.

Я дочитывал статью в метро, приоткрывая журнал лишь слегка, я не хотел, чтобы люди видели ч т о я читаю, как будто робость была заразной болезнью…

Смысл рекомендаций сводился к тренировке воли, анализу своих чувств и преодолению робости.

Жизнь моя проходила в постоянном уговаривании себя, в постоянном внимании к себе, это продолжалось несколько лет, пока не вошло в привычку. Я записался в секцию бокса и бассейн «Москва», у меня обнаружились способности к единоборствам и к плаванию, стал участвовать в соревнованиях… Я становился сильнее и умнее своих сверстников, ум проявлялся в понимании взрослых, и теперь взрослые, обращаясь ко всем – сначала в классе, потом в аудитории – смотрели на меня, ловили мой взгляд. Я привык к этому, и, если новый преподаватель не выделял меня, я старался привлечь его внимание… И вот так, приобретя знание себя и других, я обнаружил, что уже не краснею.

Потребность нравиться воспитала во мне и уважение к людям начитанным и к людям физически красивым. Я всегда гордился своим знакомством с ними.

На вступительных экзаменах я познакомился с Володей из Ленинграда, про таких говорят: аршин проглотил, такая прямая была у него спина и важная походка. Он был красив: густые, мягко вьющиеся волосы, большие глаза, тонкая бледная кожа.

Однажды мы ехали в троллейбусе из общежития, где жил мой новый приятель, и Володя вдруг запросто взял стоявшую впереди него женщину за руку, как с в о ю. Она резко обернулась, усталое ее лицо было ожесточенным, она вырвала руку, рука у нее была молодая и нежная, но, увидев Володю, женщина вдруг улыбнулась, скорее всего, непроизвольно и тронула прядь волос у себя на лбу каким-то медленным задумчивым жестом.

Мы переглянулись, и тут я засмеялся – гордый за товарища. И такой смешной мне показалась перемена в лице женщины, что я продолжал смеяться и после того, как женщина выскочила на Хуторской из троллейбуса и пошла прочь, прижимая к груди пустую хозяйственную сумку.

Наша дружба закончилась сама собой, Володя в институт не поступил, его не приняли, как он сказал, потому что у него мама еврейка.

Но этому предшествовал еще один случай – в электричке, мы возвращались с теткиной дачи в Томилино, и Володя дремал у меня на плече. Я сидел с одеревеневшей до бесчувствия спиной, боясь потревожить тяжелую голову друга. Потом, когда он проснулся, я, в свою очередь, положил ему голову на плечо – не потому, что хотел спать, а из-за тщеславия, чтобы показать свою дружбу с красивым парнем.

Володя пошевелил плечом раз-другой, потом вдруг придвинулся к окну электрички, что-то там увидев. Голова моя повисла в воздухе.

Но меня не обидело происшедшее. Я сделал открытие.

Жизнь воспитала меня так, чтобы я думал о других для своей же пользы. А Володе, чтобы выжить, нужно думать о других меньше, а может, и вовсе не думать о них – он красив, а люди к красоте великодушны и многое прощают. И потому я забочусь о Володе, и он принимает это как должное. Он невнимателен ко мне, и я должен принимать это как должное. Это также естественно и хорошо для него, как и для меня.