Владимир Лим - Цунами, или Смерть приходит на рассвете

– Кореец, говоришь! А где мозоли? – усмехнулся Директор и ушел.

Кореец был пьян, Союзник понял это по густому водочному перегару, распространившемуся по кухне. У Корейца была особенность – сколько бы он ни выпил, всегда крепко стоял на ногах, какой-то партизан, говорил Русяй, которому хватало полстакана водки.

А еще Русяй говорил, что на Косе у мужиков зэковские привычки: сидеть на корточках кружком, или давать друг другу клички, или, приветствуя, прислоняться плечом к плечу, или плевать сквозь зубы – цыкать…

Союзник поставил перед ним низкий корейский столик и сел, скрестив ноги, боком к нему. Кореец молчал, смотрел перед собой.

Остывал чай, разлитый в алюминиевые солдатские кружки.

Союзник поначалу ждал, не зная чего, потом стал ощущать затекшую спину и погрузился в эту слабую боль, как в дремоту.

Кореец запел. Он сидел на корточках и, глядя перед собой, пел песню о девушке, красивой, как отражение луны, о девушке, которую увозят на чужбину от любимого.

Кореец пел хорошо. Пьяным он всегда пел лучше. Но сегодня он пел по-японски.

Кореец был сондюл – пел на похоронах. Не одного корейца проводил он на кладбище в песках, заставляя плакать друзей умершего словами утешения.

А сондюлом он стал после смерти жены. Первая жена Корейца и мать Союзника были сестрами, они экономили на еде, копя деньги на Возвращение, заболели цингой.

Жена Корейца умерла беременной, она была очень вредной, говорил он иногда, напившись, Союзнику, вот и забрала сына с собой, чтобы мне досадить – я ведь не хотел возвращаться, теперь они там, идут, взявшись за руки, в свою небесную родину… может, дойдут…

Союзник всегда представлял их по-другому: он видел только тетю, она куда-то бежит, быстро-быстро переступая босыми ногами, но никак не может взлететь и приблизиться к крылатым розовощеким ангелам, которые несут яркий комок света, вот этот комок, знал Союзник, и есть его не родившийся братец…

Кореец умел читать и писать – по-корейски и по-японски, и был самым образованным из тех, кто приехал из Кореи в сорок шестом году. Его выделяли и русские, хотя для них они все были на одно улыбающееся и кивающее лицо и на одну, непонятно чем живущую, душу.

На Косе все – и вольные, и расконвоированные зэки – ходили в цеха в рабочей, замасленной, провонявшей рыбой и старым потом одежде, в резиновых или кирзовых сапогах, переодеваться заведено не было. И только Кореец переодевался в своей коморке, уходя с работы, в чистую рубашку, френч с накладными карманами. Еще он ходил в ботинках, что позволяло себе только начальство – директор Пушкин, парторг Бойко и Лим, заместитель директора по рабочим из Кореи, присланный из Владивостока. Пушкин назначил Корейца разъездным механиком, хотя тот тогда едва говорил и не умел ни читать, ни писать по-русски. Об этом Кореец догадался, когда у него забрали лопату и поставили чинить японскую паровую лебедку. Он починил ее за два часа, синхронизировав положение поршней и выставив зазоры. Пушкин и стал называть его Корейцем – прилюдно, уважительно и с улыбкой.

– Я его сам научу, – отрезал Пушкин все возражения Бойко и Лима. – Мне нужен человек, который разбирается в японском оборудовании.

Союзник не был уверен, что так все и было, но так рассказывал Кореец.

Говорят, привычку переодеваться Кореец перенял у японцев, они вышколили его еще подростком на технических курсах, а потом на японском заводе в Сеуле.

Через год на центральной базе случилась авария, в разгар путины взорвался паровой котел, встали автоклавы – задерживалась поставка краба в Москву, в администрацию правительства, заподозрили диверсию, Корейца увезли в райцентр. Многие, работавшие с Корейцем, не могли смотреть друг другу в глаза, каждому казалось, что это случилось именно из-за него, потому что каждый из них называл Корейца японским шпионом, просто так, в шутку, глядя, как он бегло переводил шильдики на японских станках. Они испугались, потому что в сорок шестом арестовали одного человека, о котором тоже говорили, что он японский шпион, и он больше не вернулся.

Кореец вернулся, но арестовали Директора, никто этого не видел, просто в один день директор исчез и больше не появлялся. Все говорили, что это из-за Корейца, из-за того, что он увольнял слесарей из своей ремонтной бригады вопреки мнению парткома и профкома, а директор его покрывал. А может, из-за бабы. Директор, имея жену и малолетнего сына, частенько отлучался в город, в это же время отлучалась в город и Немка, оставляя детей без уроков.

Впрочем, директор тоже был со странностями, говорили в поселке, работал в Министерстве рыбного хозяйства, знал несколько языков, ездил по заграницам, но в конце концов приехал на Косу, перетащил беременную жену из Москвы, а сам загулял с Немкой…

Кореец вернулся через месяц после исчезновения Директора, обросший, худой, он почти две недели ничего не ел – пешком ушел из райцентра, заблудился в пурге и жил в охотничьей избушке возле Руси, там его нашли староверы и не отпускали, пока Летовка не очистилась ото льда.

Жену его похоронили без него, хоронил Местком, в гробу, обитом красным сатином, по революционному обычаю…

Вторая жена Корейца была сезонница из Казани, красивая дородная и удивительно белокожая, так и хотелось ее потрогать и ущипнуть. Раз в неделю она бегала на почту звонить на материк. Из телефонной будки она выходила вспотевшей, заплаканной, бросалась к Корейцу, который всегда поджидал ее на улице, и рыдала у него на плече. Он похлопывал ее по спине, гладил ее длинные, в разлет, черные брови и вел к себе, в выделенную еще Директором квартирку в доме для служащих и ИТР завода.

Она родила в августе, сразу после путины, никто и не заметил, что она была беременной – никогда не отпрашивалась и не отказывалась таскать бамбуковые корзины с кижучевыми ястыками в икорном цеху.

Она родила мальчика, Кореец сам нес ребенка из больницы, извещая всех встречных:

– Мальчик! Мальчик!

Так и стали все звать мальчика Мальчиком, повторяя за Корейцем.

А весной, когда Мальчик перестал требовать грудь, она исчезла, оставив Корейцу сына и стопку чистых пеленок. Поверх пеленок лежала записка с одним словом «простите!» и деньги, заработанные в последнюю путину.

Говорили даже, что она утонула в ледоход, хотя нашлись и те, кто видел ее на МРСке, шедшей в город на ремонт.

Лет пять назад стали говорить, что Кореец ходит к соседке Лизе, поселенке, отсидевшей за растрату в магазине.

Лиза, женщина яркая, грудастая, была любовницей главбуха, который и устроил ей квартиру в доме ИТР перед самым арестом, и известна тем, что посадила мужа. Эта молва нисколько не портила ей жизнь, желающих сойтись с ней было достаточно. Лиза, должно быть, страдала тайно от своей бездетности и потому привечала Мальчика, могла прижать его в подъезде к своей мягкой теплой груди и потискать, смеясь…