Роман и Новелла Завязкины - Живой камень. /СНЫ/

Но «нашим» показалось этого мало. И явились в бокс, где я в последний раз кормил зверушек, опять трое: несмешной клоун Сёма с ассистентами Мишей и Кешей.

Ах, как нехорошо получается! Вчера пили за мой газетный дебют, я выкатил последний пятифон на пузырь «коленвала», а сегодня мои кореша хотят меня побить. И что, получать по кумполу поскольку, я не Юрий Власов, а хилый хиппарь?

Дудки!

Сёма оказался в травмпункте, я в СИЗО. За применение бутылки из-под шампанского могли дать пять лет. Статья в военном билете отправила на принудку, жрать колёса.

Вот лес, лиловая штриховка веток.

Вот озеро, холодная вода.

Вот небо, серое всегда,

Вот я, весёлый иногда!

Красненькая – аминазин, жёлтенькая – амитриптиллин, синенькая – стилазин. Мне по одной /ваяю санбюллетени/, прочим – горстями.

Дед с моего этапа крякнул в три месяца. Вынесли на мороз «до приезда родственников». Угу, сейчас примчатся! Бабка, которую он зарезал по пьянке, и дочь которая, на него естественно положила.

Мертвеца нарисовал. Палата прибалдела: «Пассажир, как живой и не смердит!» Санитары ему гангрену подогнали. Укутками. Длинными-длинными, грязными-грязными, зато какими «прррочными»!

Наконец бархатные стены курилки /минус тридцать плюс наше дыхание/ стали дощатыми и «модель» закопали. Мне дали свободный выход, я прошёл по Соринску без конвоя, купил гуашь.

Пара месяцев и… задастые, как мокрицы санитарки, кривые от казённого спирта врачи остались в прошлом.

Ощущение свободы длилось, пока стучали колёса поезда Пекин – Москва. Приехал, узнал, почему мать перестала писать в Соринск. «Валентина Ивановна стала раздеваться прямо на приёме…»

Взял у медсестрёнки ключ и потопал. По пути осознал: «никуда не уезжал, не приезжал, а как родился в этом танковом дурдоме, так тут и пребываю».

Дома врубаю Кридднсов на полную, самый близкий голос на свете не взрывается воплем «Выключи-и-и!». Мать далеко.

Мотаюсь на свидания, пичкаю её фруктами, противоречу лечению как могу. Полгода и…

Сердобольный мужичок, взяв с меня пару червонцев, выкатывает самую любимую и красивую на июльскую жару в парадном кримпленовом костюме со значком мединститута на лацкане.

Значок снимаю и прячу, фиг знает зачем! Соусник, вот он, как всегда прекрасен и на виду.

Достаю рисунок. Получилось! Даже не верится, что я рисовал… стоп! Это же Санька , царствия ей небесного!!!

А может и вправду не я нарисовал? Ведь сказано в каких-то буддийских скрижалях, что человек должен стать проводом… «Ты провод?» – интимно поинтересовался внутренний голос.

«Нет, я не провод!»

Добавляю Битлам громкости, кладу каблуковское полено на верстак. Как там у Микеланджело: «То, что ты ночью отдал женщине, не сможешь утром отдать камню? Точно! Не выперла бы меня Дюймовочка с кровати, дрых бы сейчас, как зимнее дерево».

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. «Дуб пахнет хлебом, граб – вином, красное дерево – перцем…»

Я вдруг понял, кто приходил! Не Каблук. При чём здесь Каблук? Это был гонец от шефа с моими бабками в кармане. Договаривались на послезавтра? Сегодня послезавтра! А я, как полный кретин, трясся от страха и дожидался, пока он слиняет.

– Сколько времени?!!

– Без двадцати три! – пискнула Дюймовочка, выцарапав часы из сумочки.

В сердце вспыхнула надежда, в голове – ориентирные огни. «Фирма! Деньги! Вперёд!»

Ты выберешь в толпе лицо,

Оно окажется моим.

И нежный взгляд, и робкое признанье,

Всё будет, всё рассеется как дым.

Ведь ты живёшь игрой,

А я играть не буду,

Мне подавай всё сразу, и всерьёз!

И мы расстанемся, и я тебя забуду,

Но ты меня скорей, уж это не вопрос

«А не слабо на ней жениться?» – врубается внутренний голос. Ответить не успеваю. В ворота грозно заруливает Каблуковский джип! Прохожу пять метров, выпускаю липкую ладошку:

– Всё отменяется, уходи скорей.

– Ты чего?

– Уходи, уходи!

Бубню как псих и таращусь на замершую у палисадника чёрную кляксу. В «джинсовых» глазках появляется крахмал.

– А-а-а. Ну, пока…

Равнодушнее, чем ожидалось, звучит хрипловатый голосок, и шёлковая попка исчезает за воротами. Двигаю к джипу. «Сейчас Каблук будет ломать мне руку», – крутится в голове. В прошлый раз обещался.

В тачке пусто… «Не заметил, и сейчас ломится в мастерскую!» Гашусь в сирени. Вижу Вермута; перекрывают высокие снежно-белые кроссовки.

– Сссука!

Звук смачного плевка, оглушительный визг ступенек.

«Заметил?!»

Нет! Коротко шмякнула дверца джипа «Гранд чероки». Вой отъезжающей тачки. Тишина.

Опускаю зад на колючую землю. Свободен!

Ой, вы лапы, мои лапы.

Лапы верные мои.

Лишь четыре чёрных лапы,

Все четыре мне нужны!

Пусть другие дорогие,

Пусть такие рассякие.

Не нужны чужие лапы,

Руки, крылья и хвосты !

В общем, после смерти Нерона… Тьфу! Николы Питерского Первого, на престол взошли его дщери Надежда и Любовь. Высокие, белые, статные, не по-женски продвинутые в самых передовых областях /Надя – науки, Люба – техники/, продолжили они дело великого рубщика и в первом же указе повелели в центре столицы устроить помойку, общественный туалет и публичный дом, причём два последних – с прозрачными стенами.

Стекла в таком количестве на месте не оказалось. И с Витима были доставлены и попилены на кирпич хрустальные горы. Поднять стены до проектной высоты его все-таки не хватило, а отцовские рысаки вдруг пали. Тем не менее, демон совершенства не отпустил императриц, и хоть пока везли да пилили, перемёрло вместе с рысаками первое поколение строителей, а второе бабы отказались рожать наотрез и категорически, не бывает свято на пустом месте!

Мобилизовали императрицы фрейлин, заперлись во Дворце Всех Пионеров, и как попёр изо всех дворцовых щелей да окон строительный люд… Каменщики! Бетонщики!! Стропальщики!!! Землекопы!!!!

«Воистину и небываемое бывает, ежели не благодаря, а вопреки».

И мастеровые выходили от затворниц сплошь не пьющие, да не курящие, молчаливые, да послушные. Все в фартуках, при мастерках, пилах и прочем снаряде. Куда хошь посылай, хоть ломать, хоть строить.

И пламя возгорелось опять! Выпилил новый люд лёд с седой Немы. Выложил стены, протянул коммуникации, накрыл золотой бревенчатой крышей, а по весне, как и положено, всё пошло бананами да ананасами.

И население отреагировало должно. К постройкам пробились платные незаростающие тропки. Все дырки в госбюджете залатались. А сами Наденька и Любонька /так ласково теперь величали питерчане своих государынь/, скинув женское и накинув мужское платье, навещали новенькие с иголочки сооружения, любуясь фантастическими и в то же время абсолютно реальными видами то изнутри, то снаружи.