Петар II Негош - Новые переводы. «Луч микрокосма», «Самозваный царь Степан Малый»

Не перебивай, дай слово молвить.
В пятницу к нему мы заходили,
а на воскресение в Маинах
собралась тьма-тьмущая народу,
и его народу показали,
разыскали тех людей с десяток,
что с Василием Владыкой были
в Петербурге и его видали 15.
Поклялись они своей душою,
что он точно истинный царь Пётр.
Но не сразу им народ поверил,
в монастырь послали за картиной,
где изображён царь Пётр Третий,
он на лик свой глянул и заплакал,
и другие принялись с ним плакать:
и не различить его с портретом,
как две капли меж собою схожи,
как у яблока две половины;
ты, отец, войди в соображенье,
тени не бросай на нашу радость —
это голос целого народа;
царь он, верь, а впрочем, как желаешь.

Свою голову позор отыщет.
Дали б вы ему другое имя,
что же непохожее связали —
голову большую с телом слабым?
Как бы всем вам с носом не остаться.
А тебе, сердар, смотреть не тошно
на дитятю с головой раздутой,
на телёнка с бычею башкою?
Оглядись вокруг себя получше
и увидишь, чем всё обернётся.

Господи! Вот человек несчастный!
Никогда с ним не договоришься:
у него сплошные закавыки,
оговорки да хитросплетенья,
и врагу такого не придумать.
В голову втемяшилось и мыслит,
будто б мы солёного не ели.
Ежели я слеп, отец игумен,
как же весь народ ослепнуть может?
Отче, я прошу тебя нижайше,
ты, с твоими острыми глазами, —
мы одною связаны верёвкой,
будем одного вождя держаться,
только так, не может быть иначе.

Будьте здравы, братья черногорцы!
Радостно всегда мне вас увидеть,
доблести геройской подивиться,
на сверкающие ружья глянуть;
улыбается над вами небо,
веселится место, где стоите,
радуется любящее сердце —
сердце преданного вам Владыки.
Вы прислушайтесь ко мне и верьте:
я отдам вам всё, чего хотите, —
и овечек у меня три тыщи,
сотню целую волов имею,
только лучше б вы не собирались,
я боюсь позора и проклятья.

Что такое, дорогой Владыка,
в замешательство ты всех приводишь?
Этот сход совсем не злое дело,
он нам к радости и к вечной славе
рыцарского нашего народа.
Наши горы тем и знамениты,
что убежище дают, свободу.
Ведь нигде спасенья больше нету
во всём свете от коварств тиранских,
только наши горные ущелья.
В наши горы многие бежали
и тиранству задавали жару.
Почему царю не сделать это,
православному царю к тому же —
это я никак не понимаю!

Было б то позором, поруганьем
и хулой на рыцарскую доблесть,
чтобы запретить у нас скрываться.
Он беглец, как многие другие,
но испортил своё дело ложью
и народ повсюду взбаламутил,
он не даст ни мира, ни спасенья,
и добром не кончится всё это,
на позор он нам и на мученье!
Царь – то имя знатно, воевода!
Царь без царства – не срамное ль дело?

Слушайте же, дорогие братья,
раз уж на Руси вы побывали,
русского царя там повидали,
заклинаем вас землёй и небом,
небом и землёй одновременно,
сказывайте чётко и разумно,
точно ль русский царь у нас явился.

Наши души пусть залогом станут,
что сам русский царь у нас явился.
Мы Россию прежде посещали
и, бывало, близко подходили
ко дворцу его, весьма большому,
а он собственной своей персоной
выходил во двор и прохлаждался,
в серебре весь был и в чистом злате
и ружьё в своей руке держал он.
Если это будет не царь Пётр,
то тогда мы отдадим народу
головы свои и все богатства,
наши головы огню предайте,
а именья наши вы пропейте.
Из Маин пред вами его облик,
разве вы его не узнаёте,
видели же? или вы ослепли?
это он и есть, на самом деле.

Царь он, царь, мы ясно увидали.
Ну-ка, главари и воеводы,
марш к царю и к нам его ведите —
поприветствовать и поклониться.

Здравия желаю, народ-витязь,
знай, тобой гордится всё славянство,
в твои подвиги оно глядится,
искра ты, очищена веками,
жертва ты и мученик свободы,
подлыми тиранами гонимой.
Весь Восток на Запад ополчился,
страшные устроил перемены,
силы наши истрепало время.
Стали римляне его трофеем,
стала Греция старинной сказкой.
А Осман всё напрягает мышцы,
целый мир желает покорить он.
Он славян Кораном убивает,
братской кровью наполняет реки.
Кто бы мог когда-нибудь подумать,
что народец безоружный, малый
мог восстать против него и выжить
под напором зла и дикой силы
яростных стамбульских кровопивцев
с ядовитым их вероученьем.
Славься же, славянская святыня!

Лишь в тебе теперь моё спасенье
и в тебе блистательное счастье;
я хочу исполнить все обеты,
что тебе мой предок величавый 16
дал торжественно за ратный подвиг;
вашей преданности не оставлю
я без подобающей награды.
Славься же, прибежище героев,
стань теперь убежищем надёжным
мне, несчастному царю без трона!

Государь, весь наш народ желает,
если твоей милости угодно,
чтоб ты рассказал о злоключеньях
и за что тебя лишили трона.

Поженить хотели с католичкой,
чтоб по средам, пятницам скверниться,
не хотел я ни за что на свете
свою веру чистую поганить;
им земного царства было мало —
и небесное забрать хотели.
Отняли когда мою корону,
отрубить мне голову велели.
Убежал я ночью без оглядки,
зная, что прибежища не сыщешь:
тот, кто смел, принять меня не сможет,
кто хотел, тот храбрости лишился.
В самый раз бежать на Чёрну Гору,
сердцу моему она всех ближе;
там принять меня не побоятся.
До Царьграда я дошёл удачно,
встретил доброго христиан и на
и ему всё о себе поведал.
Он впустить меня не побоялся,
пока шум не начался в Стамбуле,
закричали на всех перекрёстках:
«Русского царя здесь укрывают,
в нашем славном городе великом,
кто его султану предоставит,
тому даст султан богатства столько,
сколько унесёт, сколько поднимет,
а кто скроет иль бежать поможет,
под такой намучается пыткой,
о которой прежде не слыхали».
Испугался робкий мой хозяин,
голосом дрожащим произносит:
«Ты хотя бы мышью обернулся,
я тебя здесь всё равно не спрячу,
сыщики разнюхают и словят,
как же ты от них тогда спасешься,
ты не птица, чтоб взлететь на крыльях
и в полёте путь прямой наметить,
попадёшься в их силки, ловушки».
Думал я, пришла моя погибель,
ибо турки злы на московитов.
Когда смерклось, то пришёл хозяин
вызывает меня в свою лавку,
где мешки располагались с хлопком,
раз меня в мешок – с приказом к слугам,
чтоб с утра пятьсот мешков отправить
из Стамбула прямо к венецийцам;
те меня и отыскали в вате.
Из Стамбула я в мешке приехал,
из мешка в Венеции я вылез;
по морю добрался я до Сплита
всё выпытывал про Чёрну Гору.
По пятам шли сыщики за мною,
вызнавали все мои желанья,
выслали меня в Герцеговину;
там скитался я и так, и эдак,
Арслановичей пока не встретил.
Не спросили, кто я и откуда,
а про ремесло моё спросили.
«Всадник я – вот все мои ремёсла».
«Ладно, немец, завтра мы посмотрим,
если врёшь – заплатишь головою».
И выводят мне коня наутро,
великану горному подобен,
не подкован он и необъезжен —
этот конь Арслановича турка.
Собралось ещё с полсотни турок,
поглядеть хотят, как я погибну.
Сел я на коня, а он, что сокол!
Он понёс меня, как вихрь буйный,
скачет, как Бог на душу положит.
День и ночь скакал на жеребце я,
пал он подо мною, сил лишившись.
Я оттуда шёл по бездорожью,
на четвёртый день явился в Херцег,
а из Херцег-Нового в Маины,
и теперь я, братья, между вами.
С самого высокого на свете
счастья – с гордого престола свергся
и упал я, братья, в бед пучину,
стал скитальцем я и несчастливцем.
Но не вовсе я оставлен счастьем —
к своему народу я пробрался,
о котором с восхищеньем думал,
пока был ещё на царском троне.
Разворачивается судьба по ветру!