Виктор Гусев-Рощинец - Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2

Между тем означенный «бастион», удивительно легок на помине, бесшумно скользил от койки к койке, разнося положенные лекарства и побуждая ленивых к измерению температуры. Митя отошел от окна и лег поверх одеяла. Он любил смотреть на нее снизу вверх, – так увидел впервые, когда после операции пришел в себя и, открыв глаза, пытался понять что произошло и кто это сидит перед ним в таком странном наряде и вообще долго отсутствовал в мире видимостей, все плыло в дрожащей дымке: размытый переплет окна, спинка кровати, лицо молодой женщины; ее светлосиний форменный балахончик и такого же цвета шапочка создавали общность тона внезапно явленному – будто привнесенному из голубых наркотических снов. Она держала его руку в своей; когда же он открыл глаза, то вскоре слегка пожала – прощаясь? – и выпустила в самостоятельную жизнь. По мере того как глаза привыкали видеть, свет концентрировался в ее лице, неуловимо блуждая, избирая угол падении и благодаря этому оттеняя поочередно скулы, переносицу, рот; затем, словно перейдя к основному действию, световое пятно взлетело ко лбу и сначала вспыхнуло по контрасту с глазами, но быстро сузилось и погасло, притушенное темью зрачков. Нет, оно не пропало вовсе, просто изменилась длина волны, и свет преобразился в тепло. Будто пахнуло горячим ветром; он даже прикрыл глаза, чтобы дать векам почувствовать внятный порыв, и вместе с ним ощутил прикосновение ее губ в налетевшем и унесшемся вихре запахов, как если бы щеки коснулась нагретая ладошка с таинственным благовонием. Она поцеловала его? Он подождал и снова открыл глаза. Но сестры уже не было.

Этот нежданный поцелуй совершился в его душе настоящим переворотом. Шутка ли! – целуя мужчину, женщина властно вторгается в его жизнь, даже не сознавая того, иногда подчиняясь лишь материнским чувствам, о существовании которых редко подозревает, пока не находится кто-то, жаждущий приникнуть к божественному источнику. Как она угадала в нем эту жажду? Жажду, накопленную годами прохлады, давно и незыблемо установившейся в их семье по воле отца, почитающего сдержанность предпосылкой всех прочих мужских добродетелей. Да если бы и не так, что может явиться заменой материнской ласке? – а ему досталось ее ровно столько, сколько требует закладка фундамента, и не больше того. Что же до самого здания – характера, – то оно росло преимущественно стараниями сделать его как можно прочнее, устойчивее к поветриям судьбы, – усилиями, скорее всего, небезосновательными, однако и типичными в своей манере не достигать цели. Настоящая сила произрастает в атмосфере любви открытой, обнаженной, не закамуфлированной под «местность» разумными доводами.

Иногда случается так, что событие само по себе незначительное своим легким толчком вызывает настоящую лавину, – в сфере духа ничуть не реже, чем в мире физическом или в истории, изобилующих моментами неустойчивого равновесия. И пожалуй трудно отыскать пример в этом смысле более показательный, чем откровение первого поцелуя. Конечно, если подходить строго, то это был не совсем «первый» – поцелуй, выданный ему в награду за «мужественность», – мальчики и девочки из их класса дарили друг другу целые россыпи невинных поцелуев, пользуясь ими как расхожей монетой для оплаты взаимных услуг и проигранных споров. Но теперь, в отличие от всего что когда-либо испытал, – заключенного по преимуществу в тесных границах тщеславия и легкой взволнованности, – теперь его охватило чувство до того незнакомое: обещание и угроза плавились в его тигле тотальным желанием и смутной тоской. Ни одна женщина раньше не пробуждала в нем такого осознанного порыва – обладать и принадлежать в одно время. Воображение разыгрывало целые спектакли с раздеванием, в снах они приобретали пугающий лик реальности и, заканчиваясь мучительно-сладким пробуждением, копили чувство вины. Литература, как всегда, подсказывала сюжеты: все уже было, и обо всем успели написать, требовалось только отыскать в памяти походящую фабулу и последовать ей. Для человека много читающего это не составляло труда. Он быстро нашел необходимое у одного из своих кумиров: госпиталь, молодая сестра милосердия, и он – герой, – еще плохо передвигающийся после ранения, однако вполне владеющий своим телом в постели, – их роман, устремившийся к трагическому концу, начался именно так – на больничной койке, в прямом смысле этого слова, – почему же (спрашивал он себя) не может случиться такого здесь ? Он еще не знал, что при виде красивой женщины чувство равновесия склонно теряться, воображение деформирует действительность в угоду желаниям, и немалого стоит удержаться в рамках приличия, если только при первом же неосторожном шаге не разлетится вдребезги хрупкий колокол очарования. Или кто-то разобьет его – по неведению, а то и задавшись целью – разбить, – движимый корыстными побуждениями или бездумным озорством.

Его сосед был заключен, по всему, в свой собственный колокол – необычайных размеров и выдающейся прочности, ибо состоял, похоже, из вложенных один в другой колоколов, если так можно сказать, индивидуальных, – в том смысле, что каждый был обязан своим происхождением отдельной, конкретно сформулированной влюбленности. Поэтому, уличив Митю в сердечной склонности к «своему» объекту, – а это случилось довольно скоро, – будущий физик посчитал справедливым отказаться от доли притязаний и внести поправку в распределение вероятностей собственного успеха, – в сущности, незначительную, тем более что сопроводил ее жестом весьма забавным, тем расписавшись в бессилии, но сохранив при том чувство юмора и даже преисполнившись уважения к нежданному сопернику. Как и диктует элементарная вежливость, Митя поблагодарил за «подарок». Его личное чувство юмора не простиралось так далеко, сначала он даже не понял о чем речь, а поняв, настолько смутился, что не нашел в себе достаточно сил изобразить на лице улыбку, чем заставил по-настоящему рассмеяться «дарителя». Тому-то было известно, сколь глубока бездна, отделяющая «семнадцать» от «двадцати»: не просто небольшой промежуток жизни, но чудовищное искривление пространства-времени, черно-белая дыра, знаменующая переход из одного измерения в другое (физик всегда физик – даже если размышляет о душе). В его «дарю» было еще «посмотрим что ты с ним сделаешь»: он, мужчина на пороге зрелости, испытывал неподдельное любопытство к «большому ребенку», как называл его про себя, хотя и отдавал должное несомненной того начитанности и владению английским. (Узнав, что последнее – заслуга его сестры, немедленно потребовал «познакомить» – еще прежде чем узнал о ее «матримониальном статусе», который, впрочем, по его словам, ничуть его не смутил: ведь он всего лишь «намерен всерьез заняться языком». ) Пожалуй что, можно было назвать это любопытством в квадрате, ибо «загадочная красавица» еще и явно благоволила к «мальчишке», оставляя без внимания выразительные взгляды юного донжуана. А попытку осуществить «физический контакт» посредством захвата и легкого пожатия пальчиков, манипулирующих с его же повязками, встретила такой откровенно-насмешливой холодностью, что ничего разумнее кроме как совершить «акт дарении» сделать было действительно нельзя: по крайней мере, он отозвался сознанием собственного великодушия, которое немедленно подавило грозную тень ревности. В некотором роде это был подарок подлинный: отказаться от притязаний на корону значит подарить ее другому.