Виктор Гусев-Рощинец - Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2

– Может быть, это, напротив, борьба с безумием?

Мое предположение осталось без ответа. Воцарилось молчание. За окном прогромыхала электричка. Таня вернулась на свое место в уголке дивана, села, попросила разрешения закурить. Я принесла из кухни пепельницу. Она сказала:

– Есть другие пути.

Я ждала продолжения. Что она имеет в виду? Другие пути в борьбе с безумием? Или намекает на мои – наши – планы относительно эмиграции? Вполне возможно, что она осведомлена о них. Я бы не удивилась, узнав, что у Володи с ней доверительные отношения. Красивая женщина как никто другой располагает к доверительности. Но это всегда остается тайной двоих.

– Я хочу сказать, – продолжает Таня, – самоубийство – цель недостойная. Полное поражение. Бесчестная уловка во избежание ответственности. С позиций чести безумие куда более респектабельней. Вот почему я предпочла бы его. Может, я просто начиталась книг.

– Мы с вами читали одни и те же книги, – сказала я.

Она посмотрела на меня с интересом.

– Неужели?

Я объяснила.

– Тогда вы должны понять меня.

Я сказала, что вполне ее понимаю. Если только не помнить, что многие понятия, почерпнутые в книгах, не прививаются в жизни. Особенно когда жизнь становится невыносимой. Когда смерть неограниченно расширяет свои права, посягая на права человека. И что-то еще добавила в том смысле, что руководствоваться понятием чести не менее трудно, чем писать стихи после Освенцима. Кажется, я вычитала насчет стихов у Адорно.

– Он никогда не рассказывал мне о своей жене – вашей матери. Я знаю – он любил ее. Однажды я спросила, и он сказал: да. И больше ничего. Известно, чужая душа – потемки, но, бывает, во тьме проглядывает силуэт тайны, отчего становится не по себе, как если бы увидел настоящее привидение. Перед отъездом в отпуск он оставил видеопленку. На ней записано… записан тот несчастный случай. Та ужасная катастрофа, где она… вы понимаете, о чем я?

Еще бы! Я знала о том, что где-то, кем-то в тайниках «режима» ведутся поиски той злосчастной записи – видео или кинопленки, на которой запечатлена, выражаясь их птичьим языком, «нештатная ситуация», – всего лишь очередная, сказал отец, в ряду таковых, – даром что в переводе чаще всего означает смерть. Или по меньшей мере – смертельную опасность, угрозу, – не только участникам «пуска», но и – в потенции – всему человечеству. Он сказал тогда, что предпримет «независимое расследование»; причины катастрофы так и остались невыясненными, дело, как водится, закрыли, списав десятки жизней по графе «нарушение технологии предстартового обслуживания». Я плохо представляю, что такое «независимое расследование», и как оно в данном случае могло проводиться, только, помню, большие надежды отец возлагал на эту запись, – его друг Салгир обещал раздобыть ее «через своих людей». Но я могу представить себе тот огненный ад (вряд ли мне достанет решимости взглянуть ему «в глаза»), я никогда не страдала от недостатка воображения.

– Вы это видели?

Татьяна молча кивнула. Конечно, ведь она тоже, вероятно, чувствует себя участницей «расследования», мы все что-то расследуем, но редко делаем правильные выводы.

– Мы должны объединить свои усилия, – говорит Таня, – это очень важно.

Что – важно? Найти причину? Наказать виновных? Ни того, ни другого сделать уже нельзя. Тогда – что же?

– Мы должны вытащить его оттуда. У меня есть план.

Для деятельных натур не существует препятствий. Передо мной была олицетворенная деятельность. «План» выглядел блестящим экспромтом, он заключал в себе детали на первый взгляд абсолютно фантастические и в то же время был сцементирован неумолимой логикой. С одним «но»: в нем правила – с моей точки зрения абсурдная – логика свободного человека. Что это за таинственное чувство – чувство свободы? К сожалению, мне незнакомое. Не вырастает ли оно из умения с легкостью сделать выбор? Мучительность выбора – чувство прямо противоположное – вот, я бы сказала, квинтэссенция нашего бытия. Ощущение несвободы – во всем, даже в выборе губной помады, покроя платья или (проблема из проблем!) подходящего места жительства. Свобода – это льстивое обещание и угроза в одном лице. Чаще – угроза. Я спросила:

– Что требуется от меня?

Первый шаг по направлению к застенку. Было ясно – мы и без того стали «невыездными». Выбора, в сущности, не оставалось. Я вдруг почувствовала странное облегчение – так, вероятно, бывает, если кто-то берет на себя ответственность за твои собственные поступки. Всякое коллективное действо хорошо тем, что освобождает от необходимости выбора. Невидимый режиссер будто прочитывает пьесу, прозревая характеры и сценическое воплощение, и если материал не отвечает его темпераменту, ищет способов заострения – один и самый очевидный содержится в рецепте «подбавить насилия». Воображение драматурга и режиссера в данном случае выступивших в одном лице, питалось, похоже, именно этим советом. Предложенный моему вниманию «план» с точки зрения здравого смысла был нереален, как нереально все добываемое насилием. Но ведь и рассуждать о здравом смысле, сидя на пороховой бочке и небрежно смахивая пепел с дымящейся сигареты, тоже не приходилось. Один из древнейших драматических эффектов – «театр в театре» – будучи использован в пьесе абсурда, потребовал бы сумасшедшей Гекубы.

На мой взгляд, достоинство «плана» – и, возможно, единственное, – состояло в его несомненной абсурдности. Я смотрела на Таню и думала: если она верит в его осуществимость, то и мне не остается ничего кроме как поверить в нее. Во всяком случае, решающим в достижении успеха постановки всегда является действие, а в нем тут не было недостатка. Кто знает, может быть только так и можно добиться победы – взрывая абсурд еще большим абсурдом, чтобы в результате их аннигиляции родилось нечто здоровое, поддающееся логике по-детски прямолинейных истолкований. Я не могла не выразить восхищения первой частью: совершить бракосочетание в следственном изоляторе, – наша «великая держава» просто в недоумении разинет рот и, чего доброго, от растерянности, как говорится, «пропустит мяч в свои ворота». И тут, в сущности, не содержалось ничего невероятного. Но то, что должно было последовать дальше, напоминало один из тех кинобоевиков, где герой-одиночка выступает против могущественной мафии, в отчаянии пытаясь насилием сломить насилие. Известно чем это кончается в кино. А ведь оно как-никак отражает некоторую действительность, Нет, вторая часть «плана» мне определенно не нравилась. Не то чтобы я брезговала шантажом как методом, в известной методологии он ничем не хуже других. Но шантажировать Государство! – моя фантазия не простиралась так далеко. Мощь государства казалась мне бесконечной, невообразимой; такой она и была. Чему сотни примеров. Все эти, по выражению отца, «диссидентские штучки» заведомо обречены на провал. Есть только один путь – воспользоваться лазейкой, доступной по небрежности или с умыслом («выпустить пары»? ) и бежать без оглядки. Совет, однако, не для всех подходящий. А теперь и для нас.