Владислав Афонин - Последний ветеран. Роман в одиннадцати главах

Ненадолго установилась пауза.

– Прости меня дуру, родимый, – всхлипнула Воронова. – Я не могла без тебя вообще, честно. Сердце кровью обливалось, замучилась я, как не своя была. Сбежала из дома и на единственный поезд, последний, успела к тебе на Украину…

– Катюша! – перебил её Богатырёв, недоумевая. – Ну зачем ты это сделала, зайка моя? Какие больные люди гражданских в зону военных действий ещё доставляют, если здесь наоборот бегут все? Послушай, а если бы ты погибла? Пропала без вести? Как я бы без тебя был, дорогая? Тут по-настоящему опасно, Кать: Германия почти что под Киевом стоит. Даже если бы мы и встретились в более-менее спокойной обстановке, то что ты делала бы дальше?

– Я не знаю, Станя, – крупные слёзы полились из её уставших глаз. – Прости меня. Просто прости.

Они вновь попытались обняться. При этом проволока нагло уперлась в Катин лоб. Тем временем некоторые арестанты восхищённо наблюдали за этой романтической сценой, не смея проронить ни слова. А худая старушка даже проползла почти что к концу состава, чтобы постараться предупредить солдата, если НКВДшники станут приближаться. Что за смелая женщина!

– Меня по-любому схватили бы, Станечка, – отрешённо покачала головой девушка. – Как Ступина за вредительство, как Дятлова за саботаж, как того торговца на рынке нашем за спекуляцию, как бабу Варвару за проклятые «колоски», как Мишку Шпагина, который портрет Сталина-то испортил. Дело, оказывается, завели ещё до отъезда на Украину. В ГУЛАГе ведь кончаются работники.

Она улыбнулась, но уже злобно. В её глазах блеснул огонек ненависти.

– Когда они уже все перемрут, Станя? – было очень непривычно слышать подобное от хрупкой и милой девчонки. – Когда их в асфальте похоронят вместе с Гитлером и их колючей проволокой? Когда они в собственных застенках кровью плеваться будут?

– Я не знаю, милая, – тяжело вздохнул ефрейтор. – Я не знаю…

Катя, успокоившись, немного поостыла.

– Меня обвиняют в связях с какой-то «Подмосковной правотроцкистской группой», в которой я, конечно, не состояла, – повернув голову, она уставилась в ночную тьму. Костёр отбрасывал причудливые тени. Сейчас красавица выглядела очень смелой. – Нет, я не лидер, за это сразу полагался бы расстрел. Они считают, что я была на посылках, выполняла для оппозиционеров всякую мелкую работу. А на Украину, по их мнению, я поехала, чтобы наладить связи с немецкой разведкой.

– П-погоди, – удивлённо хохотнул Станислав. – Но, как я понимаю, нацисты и троцкисты – это люди, мм, мягко выражаясь, идеологически несовместимые.

– Я тебе передаю лишь то, что мне наговорил следователь.

– Ха, – отмахнулся солдат. – Чудеса советского кривосудия.

– Такие вот дела. – Воронова недвусмысленно уставилась прямо в глаза Богатырёву, нарочно облизнув губы.

– С тобой как будто ничего и не случилось. – Солдат сделал вид, что ничего не заметил. – Тебе уже весело?

– Потому что появился ты. – Девушка ещё раз поцеловала его. – Помни, Станя. Если я умру или ты умрёшь… Если мы оба умрем. Я всё равно буду любить тебя. Вечно, – как-то особенно добавила она.

– Я даже боюсь представить, что они делают с женщинами в лагерях! – Богатырёву было не до романтики. – Прошу тебя, держись, моя хорошая! Борись, борись до конца. Если я пройду через эти испытания, но не встречу тебя после я… не смогу без тебя, не выдержу.

– Делай, что должен… – проговорила Катя.

– …и будь, что будет, – закончил Станислав.

Молодые вновь замолкли.

– Кстати, кто тебя сопровождает? – успел поинтересоваться ефрейтор.

– Розенберг его фамилия, Исаак Иосифович, кажется! – оживилась героиня.

Договорить молодым помешала та самая бойкая старушка.

– Ребята, – громко шикнула храбрая женщина. – Ребятки! Разбегайтесь немедленно: чекисты идут.

Вдруг из-за последнего вагона вышли люди в синих фуражках, вооружённые пистолетами-пулемётами. Идущий впереди нёс в руках большой фонарь, освещающий дорогу на добрых десять метров. Катя успела быстро вернуться на своё место, благо мрак ночи прекрасно смог её скрыть от надвигающихся НКВДшников. «Кто там, блин, разговаривает? – мерзко рявкнул один из конвоиров. – Жить надоело, враги родины?» Станислав резво рванул прочь от ограды и понёсся вниз с железнодорожной насыпи. Посыпались камни, взвилась придорожная пыль. Он пробежал через просёлочную дорогу и оказался в небольшой берёзовой роще. Кажется, стрелять вслед никто не собирался. «Мерзкие гады», – сплюнул солдат на сырую землю. Неожиданно ветер резко усилился, с неба стало потихоньку капать. Отчётливо прогремел гром. Отдышавшись как следует, Богатырёв оглянулся. Двое гебистов уже ушли. А третий, тот, что был с фонарём, стоя у колючей проволоки, продолжал пристально вглядываться в темноту, в которую убежал ефрейтор. Создавалось ощущение, будто особист прекрасно видит солдата.

Почему-то Станислав был уверен, что стараться разглядеть его пытался именно Розенберг.

– Геннадий Викторович Шаповаленко был отличным командиром. Являлся выходцем из известного рода. Достойно сражался солдатом против белых, веря в правое дело большевиков. Был выпускником элитного военного училища, стал потом почётным ветераном Халхин-Гола. Чудом избежал репрессий, так как следователь, который должен был в первый раз вести его дело, попал под машину, а материалы обвинения сгорели при пожаре. Жалко, что он оказался не готов именно к такой войне. Как вы поняли, бедняга полностью сломался…

Богатырёв, замолчав, побарабанил пальцами по серой лавочке остановки.

– Довольно-таки странное «чудо», – заметил Рома. – Уж не сам ли полковник всё это устроил?

– Шаповаленко был человеком чести, – отрицательно помотал головой старый воин. – У него не было связей ни в госбезопасности, ни в партии, чтобы провернуть подобное. Да если бы и были, он так бы не поступил: совесть не позволила бы.

– Ну а что с ним стало в итоге? – поинтересовался Доброградский. – Отправили в ГУЛАГ-то по собственной инициативе?

Станислав Константинович не уловил юмора профессора.

– После того, как РККА потеряла Украину, Геннадия Викторовича сняли с должности, лишив при этом раннее полученных наград. Его арестовали и продержали сравнительно недолго. Обвинили в развале подчинённых ему войск, предательстве и связях с фашистами. Устроили травлю его боевым товарищам и родным. После Московской битвы его расстреляли под Ленинградом.

– Это печально, но предсказуемо, – вздохнув, медленно покивал головой пожилой учёный. – Сколько ещё было похожих историй! Виноват был кто угодно, но никак не советское правительство.

– Он стал жертвой обстоятельств, – понимающе продолжал ветеран. – Бывает, знаете, в жизни так, что всё плохое и самое гадкое на тебя сваливается в один миг, а ты не можешь со всем этим справиться, ибо не обладаешь ни нужными силами, ни ресурсами. То же самое случилось и с Шаповаленко. Слишком много для одного человека, друзья мои. Зато он сделал всё, что смог.