Софья Мироедова - Сегодня я рисую треугольник

Это была современная интерпретация «Дон Кихота». Со вступления я, как обычно, приготовилась к разочарованию. И тем обидней к середине было оказаться правой. Ничего современного, кроме ломаного языка и неуместно вставленных нецензурных слов в постановке не было. Огромная толпа людей, изображающая то мельницы, то Дульцинею, была безвкусно и разношерстно одета. Была, правда, пара приятных находок вроде песка на сцене и пыли, которую из этого песка поднимала грохочущая на бегу ватага второкурсников. Но я пожалела, что ради этого потеряла приятный вечер в компании самой себя.

По пути обратно К. рассуждала об удачных аллегориях, о том, что для современных мечтателей самым страшным противником является общество, что оно гасит любую свежую мысль или идею, что все наши открытия и гении посвящены лишь одному – перемалыванию муки: комфорту и сытости масс. Я кивала, хотя в моей голове фоном звучал лишь один вопрос: «А когда было иначе?». Ничего нового в «свежем взгляде молодежи» я не увидела. Я была бы рада хотя бы продуманному визуальному ряду или стройности повествования. Но все эти мазки успешно были игнорированы в погоне за громким топотом и нецензурной бранью.

Я вернулась домой разочарованной, но, едва успев поставить чайник, получила сообщение от М. Он интересовался, дома ли я, и может ли он заглянуть на чашку чая. Я посмотрела на часы – было около десяти вечера. Спать я еще не собиралась, а чайник как раз закипал. Набрав положительный ответ, я ко всему прочему попросила захватить по пути что-нибудь к чаю. Он написал, что будет через пятнадцать минут. Эти два сообщения стерли из памяти не только неудачную постановку, но и весь день целиком. Я села в кресло и стала ждать, потому что ничем другим мне заниматься не хотелось: хотелось лишь прочувствовать каждую из этих пятнадцати минут, представляя звук его шагов на площадке, его улыбку и его трепетные и сильные объятия.

– И что, постановка оказалась совсем никчемной? – смеялся М., когда я рассказала ему о двух часах моей жизни, потраченных впустую.

– Думаю, для второго курса вполне прилично, – улыбалась я. – Но, надеюсь, что для этой грохочущей толпы это лишь переходный период.

– Ну да, все мы меняемся, – М. сидел на полу, облокотившись острым локтем на диван. Я сидела на подушках, скрестив ноги и держа в руках чашку чая.

– Да, ведь любой процесс, особенно творческий, находится в развитии, даже профессионалы всегда растут над собой.

– Точно! Какого черта, по-моему, все должно меняться. Зачем стоять на месте, это совсем скучно, – он поднял голову и посмотрел мне в глаза. Он улыбался. Я в очередной раз не могла объяснить себе, что в них: предложение, сомнение или пустота? Надумала ли я себе его чувства к себе, или они были реальны? Если у него не было тех мыслей относительно меня, в которых я его подозревала, то зачем все это? Вопросы без ответа блуждали в моей голове, глухо ударяясь о стенки сознания.

– Кстати, а ведь это тоже можно считать ростом: ты что-то сделаешь, что кажется тебе невероятно крутым, а через какое-то время хочется это сжечь. У тебя было такое?

– А у кого не было? Наверное, это нормальный процесс.

– Как насчет того, чтобы принимать своё прошлое, принимать плоды своего развития?

– Ну, одно другого не исключает.

– Как же так? Если ты хочешь уничтожить эти плоды, значит ты их ненавидишь и не принимаешь.

– Хм, тоже верно. Тут наверное важно пережить этот момент отрицания. В конечном итоге, оглядываясь назад глупо о чем-то жалеть.

– Да, жалеть глупо. Хорошо видеть причину и следствие. Мне кажется, нужно понимать, зачем те или иные периоды присутствовали в творчестве. Не просто закрывать на это глаза, а принимать, что в прошлом году я научилась рисовать круг, месяц назад я научилась рисовать квадрат, а сегодня я нарисовала треугольник. Это в свою очередь приведет к тому, что благодаря всему этому опыту завтра я нарисую такую фигуру, которая сможет быть кругом, квадратом и треугольником одновременно, – я задумалась, верно ли я формирую свои мысли.

– Ты хочешь сказать, что разные периоды могут взаимопроникать и влиять друг на друга?

– Да!

– А почерк? Думаешь, почерк остается всегда одним, или его тоже можно поменять? Просто это очень близко к моим мыслям о сочинении музыки…

– Я думаю, что от почерка никуда не деться. Наверное, это и хорошо и плохо. Эксперты узнают художника по его манере рисовать кисти рук, а художник положит всю жизнь на то, чтобы нарисовать их иначе.

М. посмотрел на свою свободную руку, лежащую на полу, потом перевел взгляд на мои руки, обхватившие пустую чашку.

– Видимо, наши с тобой руки рисовал один и тот же художник, – сказал он. Я отняла руку от чашки и, раскрыв ладонь, посмотрела на неё. Наши кисти действительно были похожи, но мои пальцы были острее, как будто заканчивались подточенными карандашами. М. взял мою руку и приложил ладонью к своей. На фоне его мужской кисти моя ладонь казалась уже и меньше. – Странно, я думал твои пальцы длиннее, – констатировал он результат сравнения, не отнимая руки.

– Ну что ты, у меня в принципе руки меньше, – я отвела взгляд.

– Оказывается, и правда так, – М. опустил руку и улыбнулся мне. Потом резко встал, взял свою чашку и пошел на кухню налить себе еще чая. Вернувшись под звук закипающего чайника, он окинул взглядом мастерскую и посмотрел на меня:

– А почему ты живешь одна?

– Потому что я устала делить квартиру с соседями.

– Но разве тебе не одиноко?

– Вовсе нет, – я пожала плечами. Мне нравилась эта свобода: я могла просыпаться и засыпать в любое время, заниматься чем угодно, не боясь нарушить чье-то спокойствие.

– А я не могу быть один, – он скрестил руки на груди.

– Честно говоря, я, наверное, больше никогда не хотела бы жить с кем-то, это ужасно утомительно! – я улыбнулась, вспомнив студенческие годы, бесконечных сожителей, которые постоянно нарушали гармонию быта и воровали не только еду, но и бесценные часы жизни.

– Понятно, – М. чуть нахмурился и развернулся, чтобы выйти на кухню за чайником. – Тебе налить еще чая?

– Да, давай! – я протянула ему свою чашку.

Последние недели декабря выдались богатыми на события. Мы с М. виделись почти каждый день. Поужинав, я уже знала, в десятом часу услышу звонок телефона и его голос по ту сторону пустоты. Он предложит прогуляться или выпить кофе. Я, конечно, соглашусь.

Работа в студии приостановилась из-за праздников. Мы провели встречи с новыми клиентами и договорились начать разработку проектов в январе. Ко всему прочему в город приехал мой старый друг, музыкант. Он жил в Берлине, но несколько раз в год наведывался в родные края. Первым делом, выйдя из самолета, он писал мне – дома ли я, есть ли у меня пять-семь свободных часов, чтобы, наконец, поделиться наболевшими проектами. Мы с Ш. знали друг друга около десяти лет – познакомились, когда мне едва исполнилось семнадцать. Я послушно внимала его рассказам о турах и записях, с радостью принимала подарки со всех концов света и знала, что он был одним из немногих людей, на которых я всегда могла рассчитывать вне зависимости от времени суток, года или географического положения.