Софья Мироедова - Сегодня я рисую треугольник

Как всегда я приготовилась к худшему. Не смотря на то, что при каждой встрече с владельцем лейбла мы мило беседовали за чашкой капучино, оставалась вероятность наткнуться на скрытую любовь к безвкусице или отсутствие здравого смысла.

В светлой кофейне на углу главного городского проспекта, за столиком возле окна-витрины сидел сухой, серьезный мужчина – М. Я заметила его с улицы и махнула рукой. Мужчина изменился в лице и улыбнулся, ответив кивком на мое приветствие. Ноябрьский холодный воздух уже успел заморозить мои колени, пока я шла из своей квартиры-мастерской к кондитерской, где мы условились встретиться с клиентом. Зайдя в теплое помещение, я почувствовала мягкий удар теплого воздуха, и интерьер кофейни немного поплыл, точно в жаркий день на раскаленном воздухе плавится линия горизонта.

Пока я пробиралась через суету столиков и посетителей, стальной взгляд пристально следил за каждым моим движением. Повесив на плечики пальто и подойдя к столику с видом на широкий проспект, я набралась смелости заглянуть в эти серо-голубые глаза. Действительно, мутные, но отнюдь не ледяные. Мужчина протянул мне руку в приветствии и встал со стула:

– Добрый вечер, – с неожиданно теплой улыбкой сказал М., поднимаясь.

– Добрый, хоть и насквозь ледяной! – ответила я, пряча глаза.

– Я взял на себя смелость заказать вам кофе, сейчас его принесут.

– Благодарю. Горячий кофе – это то, что нужно после осенней прогулки.

– Вам пришлось долго идти? Мне показалось, вы говорили, что живете неподалеку? – спросил он, отодвигая мой стул.

– Да, но, видимо, я оделась немного не по погоде, – сев, я подвинулась ближе к столу, как будто он мог спрятать меня от этих пристальных глаз.

– Сегодня и правда резко похолодало.

Я вынула из сумки планшет и положила его на стол перед собой.

– Ну, что ж, начнем? – я с ходу кинулась к спасительному заказу. Мне казалось, что воздух раскалился до такой степени, что обжигал мои замерзшие щеки.

– Да, конечно, – ответил он и отставил свой кофе.

М. был коротко подстрижен, с легкой небритостью, намекающей на желание отрастить бороду, одет в черный с высоким воротом свитер. Позже оказалось, что он, как и я, предпочитал этот цвет всей огромной палитре ярких оттенков. Наверное, поэтому интерьер его звукозаписывающего лейбла не отличался жизнерадостными тонами: сплошь мокрый асфальт, мраморный серый, металлический белый. На вешалке позади него висело черное пальто и серый шарф.

– Как я уже говорила, вся концепция будет строиться на срезе разных музыкальных эпох. Думаю, было бы здорово дать основным мотивом выставки винилы культовых исполнителей: распаковать их и вместе с конвертами поместить под стекло… – начала я описание основы всей идеи, но, не успела перейти к рассказу о широком, черного дерева благородном багете, была перебита моим собеседником:

– Это очень круто, а можно будет потом это оставить?

– Конечно! Думаю, проще всего будет выкупить пластинки. Насчет первых прессов и оригиналов афиш не уверена – это слишком неоправданно дорого…

– На сегодня обойдемся «пластами», а потом будет видно! – тускло-голубые глаза зажглись, нижние веки чуть приподнялись. И я облегченно вздохнула – казалось, с этим клиентом не будет диспутов относительно вкусовых предпочтений.

Мы обсудили концепцию, утвердили, чуть сократив бюджет, смету и через полчаса уже говорили о совершенно посторонних вещах. Я рассказывала о трендах в искусстве, о музее Istanbul Modern, где побывала совсем недавно, возвращаясь из Каппадокии; он – о новых группах, которые хотел подписать, о музыкальных перформансах и о том, что он и сам был музыкантом, но некоторое время назад бросил это дело и решил заняться бизнесом.

Так прошел час, за ним еще один. С тем искусства и музыки мы съехали на философию и литературу. Кофе сменился крепким чаем, кафе почти опустело. К десяти часам, спустя три часа после моего замерзшего появления, сухой мужчина с мутно-голубыми глазами и острыми плечами, рисовавшими черное треугольное пятно на фоне светлой кондитерской, предложил пройтись, пока не начались заморозки. Внутренний такт запрещал мне принимать предложение – все же нас связывали сугубо рабочие отношения. С другой стороны, чутье подсказывало, что этот человек, не был просто очередным заказом, за этим острым обликом скрывалось что-то большее. Кроме того, до открытия остался всего какой-то месяц, в смете он расписался – почему бы не принять невинного предложения?

На утро я пришла в студию удивительно рано – в полдень. Обычно я появлялась к позднему обеду. Прогулка накануне закончилась через пару улиц, когда пошел снег, и риск отморозить колени возрос многократно. Мы скованно попрощались, пожав друг другу руки, и пошли в разные стороны.

Заварив черного чая, я позвала коллег на брифинг – чтобы еще раз просмотреть план, смету и начать вести переговоры с галереями и музыкальными магазинами. Поскольку над проектом мы трудились уже месяц, мы просто покивали друг другу, посетовали на сроки работы багетной мастерской и посмеялись, вспомнив новых партнеров по полиграфии – те обещали дать приличную скидку, если мы сделаем заказ крупным тиражом – тираж оказался настолько крупным, что мы могли бы провести мероприятие планетарного масштаба. Чай был выпит, планы подписаны, все разошлись по местам.

Моя основная работа была завершена – так что я могла взяться за свое побочное хобби – колонку в «хипстерский» журнал о современном искусстве. Тему дня задавала редакция, мне оставалось лишь портить бумагу на предмет узкого мышления масс. На этот раз речь шла о современном перформансе. Редактор просил провести аналогию между искусством современности, так они называли сериалы, и творчеством передовых перформеров. Конечно, настоятельной просьбой было коснуться творчества Марины Абрамович – так в двух словах следовало обобщить весь перформанс как таковой. Мне было обидно за тех представителей жанра, о ком незаслуженно забывали современные масс-медиа, выбрав себе парочку икон для жертвоприношения.

Я залезла в свои записи и подборки и погрузилась в работу над статьей.

Конец ноября разрезал воздух ледяным дыханием заморозков. Снег еще не выпал, но лужи с завидным постоянством превращались в зеркала. Я стояла возле журнальной лавки, рассматривая обложки: в одном из глянцевых изданий должна была выйти моя заметка и снимок на станице авторов. Глаза стекленели и отказывались видеть названия заголовков – минусовая температура пагубно действовала на мое зрение, я переставала видеть дальше своего носа, хотя обычно близорукостью не страдала. Освободив замерзшие пальцы от перчатки, я выбрала нужный «глянец» и протянула его продавцу вместе с отсчитанными без сдачи купюрами. Седой, ни то от инея, ни то от возраста, мужчина благодарно кивнул и принял в открытую варежку мои бумажки.