Софья Мироедова - Сегодня я рисую треугольник

Часто люди, которые так тараторят кажутся неуверенными или глупыми, но про неё нельзя было сказать ни того, ни другого. Было очевидно, что она такова во всем: в работе, в отношениях, пожалуй, даже в любви.

Наша беседа завершилась через пятнадцать минут. А. передала мне договор, чтобы я его прочла, попросила показывать мне работы по мере их готовности – она уже видела семь из пятнадцати, плюс около сотни набросков, которые я также решила включить в экспозицию. Рукопожатия, нетронутая чашка чая, и вопрос выставки новых работ был решен. Все оказалось проще, чем я предполагала. Возможно, роль играли какие-то рекомендации и общие знакомые, но даже с помещениями под однодневные мероприятия обычно бывало больше мороки.

Прежде, чем уйти, я решила пройтись по залам галереи. Они были неширокими, но хорошо освещенными. В экспозиции сейчас была серия урбанистических фотографий с контрастно вписанной в строительный каркас обнаженной девушкой. Я прошла все залы – стены были традиционно белыми, мест возле картин хватало, чтобы двое, стоя друг напротив друга, могли рассматривать полотна на противоположных стенах. Глядя на эту галерею, я попыталась представить, как бы распорядилась этим пространством я. Мне виделось широкое помещение, залитое естественным светом, а не поделенный на узкие клетушки лабиринт коридоров. Работы, оформленные в черный багет подчеркнули бы геометрию черно-белой фотографии, а уменьшив промежутки между экспонатами, можно было бы задать ритм, оттеняющий внутреннее напряжение работ. Мне всегда казалось, что пространство, где выставляется искусство, должно выгодно меняться под каждую отдельную экспозицию.

Я вышла из парадной на шумный проспект. Он был влажным, над городом висела дымка. Наверное, было около пяти градусов тепла. Я решила пройтись до дома пешком, пока не ударили морозы.

Здание Академии было образцом «историзма», как это было принято называть у архитекторов. Оно покоилось в пешеходном переулке в паре кварталов от моего дома. Думая об этом, я лишний раз подчеркнуто радовалась расположению своей квартиры-мастерской. Рядом с входом были фонарные скульптуры с ангелочками, изображавшими разные виды искусств. Каждый раз, проходя мимо них, я вспоминала одну невыносимо романтичную историю из прошлого.

Однажды ночь напролет я гуляла с мужчиной, в которого я была влюблена. На мне было лёгкое платье, а у него в руке – бутылка шампанского. Наутро мы забрели в переулок, где стояла Академия. Мы были счастливы, целовались, а на нас со всех сторон смотрели изувеченные подобия людей, застывшие в бронзе скульптурами выпускников монументального отделения. Он посадил меня на скамейку, приложил палец к губам и исчез в лесу из монументов. Я просидела там минут десять, скрестив ноги и разглядывая статую нищего, оказавшуюся напротив меня. Когда я готова была отдать этому бедолаге все свое имущество, вернулся мой «визави», взяв меня за руку и подхватив мою сумку. Спустя пару часов, уже дома, я нашла там бронзовую палитру – деталь, украденную у ангелочков с фонарных столбов Академии. Теперь, каждый раз, проходя мимо здания «в стиле историзма с элементами эклектики» я заговорщически улыбаюсь и вспоминаю страстные поцелуи моего хулиганского любовника.

Так и сегодня, я кралась мимо фонарей, будто они могли разоблачить меня в любой момент. Преодолев все воображаемые препятствия, я зашла в холл. Огромная лестница сразу надавила на отсутствие у меня должного архитектурного образования, зато напомнила о студенческих годах, когда мы по-дружески заглядывали к студентам Академии выпить по бокальчику и уговорить их пропустить пару лекций об истории искусства. На этот раз я была здесь совсем в ином качестве – в качестве преподавателя тех самых лекций. Это давило на меня больше, чем помпа мраморной двухъярусной галереи, открывающейся взору, после подъема по лестнице. Всю дорогу с мыслью о глупо подобранной теме первой лекции я чувствовала на себе взгляды классических скульптур, провожающие мою темную фигуру надменно и без всякого энтузиазма.

Зато публика оказалась на редкость приветливой: студенты в их небольшом количестве полулежали на столах без намека на желание что-либо записывать. Я сняла пальто, аккуратно сложив его, повесила на спинку стула. Положила на кафедру планшет и посмотрела на нескольких человек, со скукой изучавших пустую доску позади меня.

– Да, я знаю, пара лекций по искусству вечером в пятницу невыносимо серьезное испытание. Так что вы, здесь собравшиеся, либо одиноки, либо трезвенники, либо уже настолько пьяны, что не имеет значения, где находиться. Лично я выпила бы стаканчик-другой. Но, что поделать, А.Ю. велела не употреблять на ваших классах, – аудитория продолжала созерцать пустоту. Только пара парней бодро встретили мой комментарий об алкоголе.

– Я не буду вам пересказывать историю искусства 20 века. Не буду мучить именами пьяниц, творящих сегодня. Я хочу, чтобы вы мне сказали – есть ли вообще сейчас искусство? – обратилась я к немой публике.

Последовало несколько секунд молчания. Потом пухлого вида юноша поднял руку.

– Как это странно, – пожала плечами я, – мы не в школе, вы можете кричать, перебивать друг друга, выходить из аудитории, творить что угодно, вы – выпускники, вы даже пить уже можете легально. Попрошу только одного – никогда не перебивать меня. И зачет вам обеспечен. Да, юноша, с видом скучающего Обломова, вам слово, – обратилась я к студенту-энтузиасту.

– Искусство мертво, – заявил он с таким безразличием, будто читал меню в столовой.

– Если Ницше сказал, что Бог мертв, это не значит, что искусство тоже, – ответила я. – Да и потом, никто еще доподлинно не знает, насколько верно первое утверждение. Даже Хокинг сомневается. О’кей, допустим, вы так действительно считаете, но почему? Как ваше имя?

– Р., – ответил «Обломов», – я так считаю, потому что нас не учат ничему новому, мы копируем классиков, пересказываем прошлое, но ничего не синтезируем.

– Хм, слово «синтезируем» подсказывает мне, что вы вольнодумец, дорогой Р.! Так давайте для начала разберемся, что же такое искусство?

Аудитория немного оживилась. Пара девиц на первой парте подняли на меня свои затуманенные очи.

– Ну же, прошу вас, кто-нибудь. Что же такое искусство? Н-нет, гугл и википедия нам сейчас не нужны. Мне интересно лично ваше мнение!

– Искусство – это самовыражение! – сказала девица с первой парты, не переставая жевать жвачку.

– Браво! – ответила я, – кто-нибудь еще?

– Искусство – это призрак прошлого! – ответил бледный парень с последних рядов.

– Поклонники Бодлера здесь тоже есть, это приятно. Еще?