Андрей Глущук - Миллионер

В дверь кто-то стучит и, не ожидая ответа, дергает ее на себя. Крючок жалобно звякает ржавыми боками о петлю.

– Эй, открывай, а то милицию вызову! – Не узнать сторожа по хриплому стариковскому дисконту и «деликатности» обращения невозможно.

С трудом распрямив смерзшиеся коленные суставы, я походкой пьяной цапли бреду к дверям. Открываю.

– Что вы хотите? – Моя внешность никак не вяжется с тем: что и как я говорю. Сторож слегка обескуражен.

– Ты хто такой и чо здеся делаешь?

– Хозяин. Не узнали? А «здеся» – передразниваю старика – я пью. – Моя лапидарность сторожу нравится, а запах изо рта не оставлял сомнений в искренности.

– Чо пьешь – сам вижу. А пошто ко мне не зашел? Я прецовочку завсегда с милой душой. Так у меня ить и теплее. Чай в энтой халупе меньше чем с ящика не согреешься… Гляди, если чо осталось заходи ко мне. Сальцо, картошка, огурчики соленые – с меня.

– А банька?

– Да запросто. Под хорошую выпивку и баньку сделаю.

Бог явно на моей стороне. Молиться на языческие теплосети больше не стоит. За баньку я сейчас готов умереть, а не то, что за бутылкой сгонять.

– Идет – подытоживаю я. – Топите баню, а я пока до магазина разомнусь. Да, пакетики прихватите. Там закуска осталась.

Я сую сторожу остатки моего пира: консервы, колбасу, сыр, корейскую лапшу в коробках, наскоро умываюсь снегом и отправляюсь за спиртным.

Через пару часов мы уже блаженствуем в бане.

– А вот мы тя, веничком. – Дед в прошлой жизни наверняка был палачом. Охаживает немилосердно, но я не сопротивляюсь. Тепло уже добралось до костей и постепенно размораживает хрящи и сухожилия.

– От супружницы небось сбежал? – Спрашивает дед, синхронно размахивая веником и бородой. Не дожидаясь ответа, развивает мысль: – Они, стервозины до чего угодно мужика довесть могут. Все кричат, мол, СПИД – чума двадцатого века. Глупость. Бабы – вот чума всех веков. Кабы ни они, разишь, этот СПИД был бы? Нет!

– Пожалуй, без них у СПИДа были бы проблемы – я разморен, счастлив и сейчас готов согласиться даже с тем, что Джомолунгма – прыщ на теле Западно-Сибирской равнины. Кроме того, версия сторожа относительно моей ссоры с несуществующей супругой, действительно неплохое объяснение, тому, что я в марте отпраздновал открытие дачного сезона. Но чувство справедливости берет свое и я, все же, добавляю:

– Но, с другой стороны, по большому счету, от общения с женщинами можно получить некоторое удовольствие…

– Чо!? С какой такой стороны? Какое такое удовольствие? Чем больше живу, тем лучше понимаю: от бабы никакого удовольствия, окромя скандалов, нет. Годков десять уже одни скандалы и никакого удовольствия. Водочку выпить – скандал, папироску выкурить – вали, дед на улицу, деньгу – отдай, не отдал, опять же скандал. Проще у быка перед мордой тряпкой махать чем у бабы десятку на бутылку вытянуть. – Дед не на шутку раскипятился. – Слова-то какие придумал: «общение с женщинами». Какое с бабой «общение»?

– Ладно, дед, успокойтесь. – Пытаюсь пойти на мировую. Но успокоить сторожа у же сложно. Кажется, я наступил на больную мозоль. К тому же склероз и пьянка, полностью выветрили из памяти у моего хозяина воспоминания об утехах юности.

– Я то успокоюсь, я вооще спокоен как йога. А вот ты – дурак! Дурак, коли не понимаешь, что баба – чума и ошибка природы. И не дед я тебе, а Василий Марьяныч. Понял! – он в сердцах хватает ковшик и от души хлещет на каменку. Пар тайфуном проходит по спине, пробирает сквозь ребра и кишки аж до живота. Я задыхаюсь, вскакиваю и выбегаю в предбанник.

Дед вдогон мне кричит: «Вот оно удовольствие, а то баба, баба!».

Застолье нас примирило. Вообще последнюю пару лет я пью редко. Был один год. Пропил почти все. Да, что почти, все пропил, кроме квартиры. Тяжелый был годик. Но потом нажал на тормоз, вернулся к работе и, фактически, завязал. Во всяком случае, с утра не принимаю ни при каких условиях. Но сегодняшний завтрак под водку, в моем положении, можно признать затянувшимся ужином.

Василий Марьяныч оказывается для меня редкой находкой. Газет он не читает: «что бы, нервы не отравлять». Про телевизор говорит презрительно, и не смотрел его столько же, сколько не имел удовольствия от общения с женщинами. То есть лет десять. Репродуктор есть, но включать его не во что. Радиосеть до домика сторожа так и не дотянули, хотя вопрос о финансировании этих расходов стоит в повестке каждого перевыборного собрания садового общества, и деньги с садоводов правление собирает исправно. Единственным источником информации ему служат доперестроечные подшивки «Огонька» и «Науки и жизни». Зимой даже городские события доползают до него с месячным опозданием. В основном в виде легенд, сказаний и сплетен, которые он выслушивает в сберкассе в очереди за пенсией. Не дай Бог, начнется третья Мировая война, Марьяныч узнает о ней только после завершения боевых действий. И то, если будет с кем в сберкассе словом перемолвиться.

Про вчерашнюю стрельбу в городе он не знает и может не узнать никогда. Да и в качестве собеседника сторож удивительно удобен. С ним невозможно проболтаться, сказать лишнее. Можно вообще ничего не говорить, он на это и внимания не обратит. За долгие, одинокие, зимние дни и ночи Марьяныч научился на свои вопросы отвечать сам, обходясь без посторонней помощи. Мнение собеседника его интересует тем меньше, чем больше он выпивает. А с зеленым змием старик на короткой ноге.

К обеду он во мне души не чает. А после третьей бутылки (пьет в основном он) подводит черту:

– Ты к бабе на поклон не иди. Ни за какие коврижки. Хошь, у меня живи. Дом большой. Мужик ты ничего. Научу тебя жизни, поймешь в чем ее смысл и сердцевина, спасибо скажешь. А баба, коли нужно будет, найдет тя. Верно говорю.

Я и не сопротивляюсь. Найдет ли меня баба, вопрос третий, главное, чтобы другие не нашли.

Неделя проходит спокойно. Выбираясь из сторожки в магазины, я старательно штудирую местную прессу. В городских газетах дня три обсасывали подробности перестрелки на территории МПК 27. Кирсан лежит в реанимации с хорошими шансами на выживание. Его «правую руку» по кличке Хлыст похоронили вместе с половиной банды. Журналисты не пропустили мимо своего внимания эскорт милиции и колонну иномарок, растянувшуюся в траурном кортеже на два квартала. О моей взломанной квартире ни в одном разделе криминальной хроники не было сказано ни слова. Да и меня никто не разыскивает.

Я обнаглел. На восьмой день ближе к вечеру решаюсь на вылазку в центр. За неделю отрастает бандитского вида щетина. На нее вполне можно рассчитывать как на средство маскировки. Но, для полного перевоплощения выбриваю голову. Получается вылитый курбаши. Хоть сейчас в кино снимай. Узнать меня в этом типе сложно. Во всяком случае, тем, кто помнит меня чисто выбритым занудой с длинными патлами. Впрочем, лысая башка, а ля Киса Воробьянинов, в марте месяце вряд ли способна произвести фурор. Весна отвоевывает тепло буквально по пол градуса, и без шапочки, пока, ходить могут немногие. Преимущественно те, у кого в голове кость. Мерзнуть нечему. Я надеюсь, что у меня под черепом мозги. Поэтому на лысину натягиваю вязаную шапочку с гордой надписью Chicago Bulls.