Наталия Гилярова - Неигра

– Нет, Маша так не думает.

Таньке жалко Дроссельмейера, она воображает, как отшила бы его Маша, скажи он свой неловкий комплимент ей.

Дроссельмейер смотрит вопросительно.

– Маша не относится к этому серьезно. Для Маши все – игра, – пояснила Танька.

– Почему я принял тебя за Машу? Вы на самом деле такие разные! Но ты как-то необычно вошла, посмотрела. Глаза, что ли, у тебя блестели, как у нее? Маша – удивительная девушка.

– Девушка? – слово прозвучало ново и странно для Таньки.

– Мне кажется, вы вполне сформировались.

Таня покраснела.

– Не смущайся, это не современно.

За чаем опять говорили об искусстве, а потом Буке пришло время гулять. С нею вышли Танька и Дроссельмейер.

Чудесные мокрые весенние вечера случались и раньше, Бука так же носилась и прыгала через лужи, и уши ее при этом так же смешно развевались. Только сегодня мир не просто чудесный, он – другой. Он не стал вполне настоящим, но его преображает возможность настоящести. Вот он, вестник оттуда, Дроссельмейер! Не случайно Танька ждала его всерьез.

– У меня есть подзорная труба, – рассказал Дроссельмейер, – с ее помощью можно увидеть, что делается в окнах дома напротив. Я любопытен. Иногда вижу очень красивые картинки. А что это у тебя за шлепанцы на ногах?

– Я забыла переодеть тапки, – она засмеялась.

– Ну и ну, – и он тоже.

Таня не чувствовала неловкости оттого, что ходит прямо под звездами в домашних тапочках, как будто здесь тоже был ее дом, а звезды – нарисованные.

Углы комнаты все те же, знакомые. А за окном – те же серые и охристые кирпичные стены, с теми же кошками, голубями и пронзительным небом над лужеными крышами старой Москвы. Но все это вдруг приблизились, прильнуло, стало нежным, ярким, обнаженным. Обняло, объяло, давит и треплет, лезет в глаза горячими лучами, шорохами, образами, умолчаниями – и все о том, возможном мире, мире Дроссельмейера. Образ этого мира – резвящийся, меняющийся, скоропалительный, наляпанный, перемешанный, проникнутый светом, расползшийся дальше синего неба, распростертый широко, как тайна – теперь различим. Тот мир собирается вылупиться из этого – обыденного.

В следующий раз Дроссельмейер принес ворох больших листов.

– Если хочешь, покажу тебе свои рисунки.

– Хочу.

Он неторопливо перелистывал перед Танькой тяжелые отрезы ватмана с бледно нарисованными на них голыми натурщицами. Таня не смела вздохнуть от смущения.

– Нравятся?

– Да, очень нравятся, – с трудом соврала она, – пожалуйста, не отступайте, будьте художником.

– А я и не думаю отступать, – заверил Дроссельмейер, – пусть сейчас все гонят и презирают меня. Но раз Бог дал мне талант, я обязан его реализовать. И, может быть, мое искусство окажется кому-нибудь нужно…

Дедушка-саламандра неслышно входит с чашкой воды в руках, чтобы полить «араукарию», тоже останавливается и смотрит.

– Ваше искусство очень, очень нужно, – прошептала Таня – хотите, я принесу горячего чаю и печенья?

– Эта натурщица – удивительно красивая пышная женщина. Я стилизовал ее под Еву. Задумал такую картину – райский сад, Адам и Ева. Тебе нравится?

– Да…

– А бедра у нее не тяжеловаты?

– Нет…

– Занимайтесь, занимайтесь искусством, я принесу чаю и печенья, – сказал старик-саламандра, на цыпочках выходя из комнаты.

Возможный мир принадлежит Дроссельмейеру, как одна из вещей, которые он носит в кармане. Знает ли он, что Танька раскрыла его происхождение? Она слова лишнего не скажет, а Дроссельмейер не выдаст себя ни взглядом, ни словом… Но может ли человек не знать одну из принадлежащих ему вещей? Может ли Алеша не узнать своей куртки, ботинок, кепки? А царства?

Таня с дедушкой часто сами пекли печенье.

…Дедушка в кастрюльке размягчал масло.

– Я сегодня закончил чтение «Знаменитых партий гроссмейстеров»! Очень содержательная книга. Теперь муку!

– А я читаю «Анну Каренину» и «Женщину в белом», – Таня, подавая пакет, – но «Три мушкетера» всё равно лучше! А соль надо? Давай положим корицу. Или ваниль? Сделаем еще фруктовое желе?

– Разве мы ждем сегодня гостей?

– Они могут прийти неожиданно…

И они пришли!

Настоящие Алла и Дроссельмейер сидели и жевали свежее печенье, и пили чай – как выдуманные.

– Моя неустроенность, моя трудная жизнь заставляют в минуты слабости думать немного цинично…

– О чем же, – поинтересовался любознательный старик, – вы думаете немного цинично?

– Например, женился бы я на пожилой женщине, жил бы припеваючи, забот бы не знал, как сыр в масле катался, она бы меня на руках носила. Но я не должен думать об этом.

– Почему? – нетерпеливо воскликнула Алёна, – замечательная идея!

– Но я не хочу!

– А невеста?

– Согласна, – печально промолвил чудесный Дроссельмейер.

На этот раз Алёну забавляла сама невозможность Кукольника в стенах ее нежно-ситцевого, ароматного жилища. Казалось, кто-то нарочно разыгрывал комедию абсурда, чтобы посмешить ее.

– Я только пошутил, – мрачно признался Дроссельмейер, – ведь это было бы непорядочно. Разве я могу…

– А почему бы и нет? – смеялась Алёна.

– А вы уверены, что это непорядочно? – Засомневался Дроссельмейер. – Ведь мы имеем несколько исторических примеров. Босх. Он предпринял такой шаг ради спасения своего таланта, ради человечества в конечном счете!

Лицо Дроссельмейера чисто, как прозрачная вода, когда на рассвете в ней играет новоиспеченное солнце. Он, художник, красит почтовые ящики, он одинок и потерян, он страдает и даже вынужден жениться на пожилой женщине – но все это недоразумение, так не должно быть. Существует и другой, настоящий мир!

Если бы Танька была взрослой, она бы спасла Дроссельмейера. Он бы у неё катался, как самый сырный сыр в самом масляном масле! Но она – шестиклассница. Дроссельмейер не может на ней жениться. И он не относится к ней серьёзно. Невозможность мечтать плотная, почти осязаемая.

И Дроссельмейер не говорит о главном – о том, кто он на самом деле и откуда. Он умалчивает о кротком дожде, нежной водяной дымке над городом, чудесных блестящих лужах. Если бы он сказал несколько слов о лужах, он бы выдал своё сказочное происхождение…

Хочешь поехать со мной в гости к Павлине в Свиблово? – предложил Дроссельмейер, – или тебе больше нравится сидеть дома?

– Нет, мне больше нравится в Свиблово, – испугалась Танька.

Они вышли и во дворе сразу увидели Антошку. Он – горбатый, ходит с трудом, бочком, и совсем ни на что не смотрит. Сначала он был маленьким горбатым Антошкой и другие дети убегали от него в суеверном страхе. Танька никогда не слышала его речь. Теперь у него взрослое бледное лицо, он каждый день долго старательно идет куда-то в синей куцей курточке.

Читать дальше