Наталия Гилярова - Неигра

Сестра вошла неожиданно, Танька уронила шитье с колен, смутилась.

– Что ты шьешь?

– Платье. У нас скоро свадьба! Так лучше заранее сшить. Столько будет хлопот.

– Замечательно, обожаю свадьбы! Вы пришли наконец к общему знаменателю?

– У нас будет ребенок…

– Атас… Так можно расписаться и в пятнадцать!

– Представляешь, какое счастье?

– Ненормальная, – засмеялась Маша, – а откуда у тебя такой крепдешин?

Летом Алла пригласила сестер к себе на дачу. Это был маленький ветхий домик – бревенчатый, о трех окнах, в незначительном, но дремучем садочке.

– Кайф, – сказала Маша, – расслабимся, подзагорим. В окаянном городе мое лицо приобрело зеленоватый оттенок.

Алла была очень приветлива, рассказала про каждую травинку в саду. Приготовила омлет с помидорами. Но она как будто нарочно ни словом не обмолвилась об Алеше Кукольнике, как будто его не знала.

Ночь в деревне лунная, звездная, теплая… Улица, уходящая в бесконечную даль, дремлет, домики спят в траве, одетые своими заборами, а звезды тем временем уверенно двигаются по небу. Ночь сплетается из теней яблонь, вишен и жасмина. Сёстры сидят и смотрят на звезды…

– А жених что? – любопытствует Маша.

– Я с тех пор его не видела.

– Ты скоро родишь, а он не знает! – смеётся сестра.

– Нет. Кажется, всё пропало… Очень уж много крови и боль.

– Нашла о чём жалеть! У тебя еще столько детей будет, что на стенку полезешь!

– И все хуже, все больнее…

– Сходи к врачу.

– Ты что, я не могу рассказать об этом врачу! Тогда все всё узнают и Алёшу из-за меня посадят. Я же несовершеннолетняя. Он просил даже тебе ничего не рассказывать. Он думает, ты до сих пор ничего не знаешь!

– Вот дурак!

– Но я-то знаю, что ты не проговоришься! Вот если бы он приехал, он бы придумал, что делать… Мне страшно…

Бука скучала и выла на луну, или спала посреди сумеречной комнаты, распластавшись по полу, как мохнатый коврик. Танька сидела у окна и смотрела на дорогу. Однажды она отважилась, пошла к деревенскому телефонному автомату, и набрала код настоящего мира.

– Добрый вечер…

– Оля? – обрадовался воспитатель.

– Нет, Таня…

Не умеющая играть, не умеющая танцевать, не умеющая петь, не умеющая даже говорить. Никогда она не найдет Дроссельмейера.

А дома, у яркого очага, хлопочет дедушка-саламандра. Там пекутся румяные сырники, и чайник сипло поет, спешит познакомиться с каждым входящим и кланяется, кланяется… Мама сидит в ярких ситцах и рисует, и напевает, шьет лоскутное покрывало, шьет красное платье для Таньки (обещала скоро дошить), а дедушка несет домой яблоки и мед, а Танины книги источают сладкую пыль, прячась друг за дружку, стесняясь своих потрепанных переплетов и желтых обманчивых страниц. Все осталось дома, а дом остался у дедушки, а дедушка – среди сказочных, щедрых и прекрасных древних саламандр – за чертой…

Таня увидела сон: как будто она любит Антошку, целует его круглые румяные щеки. Он счастливо улыбается, у него сияющие тёмные глаза и никакого горба. Как наваждение вспоминается все былое уродство, все страдания… Любовь творит чудеса. Только над Кукольником она не властна.

Сестра опять приехала.

– Привет, невеста!

– Ты! Как хорошо.

– А клубнику в деревне можно купить? Ништяк! Искупаюсь, позагораю, поем клубники, а завтра вернусь к моему плешивому педагогу. Идем на озеро!

– Больно, не могу…

– Вот скука…

Маша на ходу подтыкает подол, оголяя стройные ноги навстречу душистому жаркому ветру, Таня тащится следом, несёт за ней одеяльце и полотенце.

– Мне шьют мини-юбочку из шелка, вот такую коротенькую. Я считаю, в нашем возрасте уже неприлично ходить в длинном. Конечно, у мамы глаза на лоб вылезут. Но мне все равно. А прическа? Ты заметила, как у меня красиво уложены волосы?

– У тебя всегда…

– Нет, ты ничего не понимаешь. Мне делал укладку лучший парикмахер в Москве. Самый дорогой!

Лесное озеро лежит среди цветастых деревьев, солнечные блики носятся веселой зыбью, а в глубине отражается бархатная поляна. Птицы поют, очарованные видом. Маша плещется, Танька смотрит.

– Как же хорошо, что ты приехала. Мне было страшно совсем одной, очень уж много крови…

Дома Таня наполнила клубникой огромное блюдо, Маша пришла в восторг.

– Кайф! Вот это жизнь! Посыпь еще сахаром.

Сёстры закутались в шали и пледы, и, перемазанные ягодным соком, сидели слушали вечер, наблюдали закат. Через распахнутые двери террасы к их ногам лились сырые оранжевые лучи. Влажность солнца просачивалась сквозь тонкие занавески и полосками, зигзагами, узорами растекалась по террасе. День тонул. Наконец на поверхности остались только шорохи, слабые дуновения, нежные и сонные голоса сверчков и птиц.

А на следующий день Танька уже не могла есть ягоды. Ей было больно, она не могла встать, и не могла вздохнуть от боли. Приехала Алла, и Танька призналась, что у неё болит живот. Алла вызвала скорую помощь. Медбрат пощупал ей живот, задал несколько вопросов, вышел на косое крылечко, закурил.

– Не довезём, – предупредил он Аллу.

Алла ахнула и прикрыла глаза мизинцами.

Танькин мир сминался, как бумага. Странное противоречие – на дверцах кареты скорой помощи рдели знаки милосердия и любви, но она везла не к Дроссельмейеру. Может быть, даже в противоположную сторону.