Макс Неволошин - Шла шаша по соше (сборник)

Другой обладатель телефона, Леонид Филиппович, работал ведущим инженером авиационного завода. Целое поколение нашего городка состарилось на этом заводе. Второе не успело – хапнули и развалили, ломать не строить. Я знал сына Леонида Филипповича, бывал у них дома – через подъезд. Ведущий инженер обожал коньяк и рыбалку. Чуть не сказал – как наш Васька. Нет, если бы эта морда ещё и коньяк пила, мы б её точно выгнали. Два хобби Леонида Филипповича удобно сочетались. На рыбалке он употреблял коньяк, а после им же запивал добытые трофеи. Например, заливного судака.

На службе его ценили. Закрывали глаза на скандальный характер и частенько мятый вид. Леонид Филиппович был экспертом по камерам сгорания газотурбинных двигателей. Настолько уникальным специалистом, что позволял себе грубить начальству. Однажды надерзил самому генеральному конструктору Н.Д. Кузнецову. На летучке генеральный критиковал их отдел. Прозвучало слово «некомпетентность». Вдруг длинный худой человек перебивает Кузнецова:

– Уж в чём-чём, Николай Дмитриевич, а в камерах сгорания мы разбираемся получше вашего.

Начальство едва заметно растерялось.

– Кто это мы?

– Да хоть я, например.

Зависла нехорошая пауза. Генерал давно отвык от подобного тона. Кто-то из свиты наклонился, зашептал. Генерал кивнул. Он понимал, что наглец должен быть абсолютно уверен в своей незаменимости. И уверен не без оснований. Именно это ему подтвердил референт. Наконец Кузнецов произнёс:

– Ну, разбирайтесь дальше, товарищ Евсейкин. За изделие «Д» несёте личную ответственность.

Многие гадали, падёт ли кара на лысеющую голову инженера Евсейкина. А ему, наоборот, поставили телефон.

Что обидно. Мой отец тоже был не последним человеком на заводе. И могучие знакомые у него имелись. Один разговор – и завтра у нас бы стоял телефон. Просить вот только отец не любил. Принципы. Слишком буквально отнёсся к шутке Воланда, мол, сами предложат и всё дадут. Никто не предложит и ни фига не даст. Телефонизировали нас в порядке общей очереди. Где-то в её конце.

Вторая ложка дёгтя в бочке моих студенческих лет – это автобус № 50, известный как полтинник. Он связывал два заводских посёлка с большим городом. То есть с нашими университетами в прямом и косвенном смыслах. Отмаявшись на лекциях, мы торопились в иные залы, где музыка, полумрак и своим наливают в долг. И всего-то сорок минут езды. Сорок минут? Как бы не так.

Жёлтые двухдверные икарусы постоянно ломались. Чему удивляться, если их на трассе вдвое меньше потребного? И на каждой остановке атакует толпа студентов, озверевших от бесконечного стояния, голода, холода, зноя (нужное подчеркнуть). А коробочка и так полна до мелкого вдоха. Теперь поставьте себя на место водилы. Остановишься – двери снесут либо чью-нибудь голову. Оно ему надо? Естественно, он газует и видит в зеркале похабные жесты снаружи. А внутри, наоборот, счастье: «Молодец, шеф! Гони до конечной!»

Это когда нет желающих выйти. А если они есть – совсем интересное кино.

Чтобы выпустить их, автобус тормозит метров за сто до остановки. Или после – не угадать. И толпа – в шубах, в пуховиках, с дипломатами, по раздолбанному насту, обгоняя, задыхаясь и матерясь – бежит стометровку. Шапки набок, пар изо ртов. Самые прыткие настигают двери в момент закрытия. Вжимаются, умоляют:

– Ребятки, уплотнись чуток! Всем ехать надо!

– Некуда, брат, слезай! Из-за тебя стоим.

– Ну, уплотнитесь, суки, мать вашу, будьте людьми!

– Задняя площадка, освободите двери!

– Эй, кто там поближе? Дайте ему по шапке! Да не этому…

Такой вот ежеутренний экстримчик. Один полтинник – шу – мимо. Второй – шa – мимо. И отдыхаем ещё сорок пять минут. Чем это кончалось, догадаться несложно. Пол-остановки друзей. Ваня, Юденич, Егор – и у каждого рупь на обед. А у Юры Евсейкина – трёшник.

– Всё. На вторую пару опоздали. Может, за пивом?

– Отличное решение. Кто с нами?

Действительно, чего пропадать компании?

Туда – проблема, обратно – две. Последний автобус уходил из города около десяти. А что такое десять, когда тебе двадцать? Главное только начинается, вот что. Танцпол разогрет, внутренности прыгают, девушки в кондиции. Вон та, у стойки, почти готова рухнуть кому-нибудь в объятия. Но это буду не я. Опять не я! У меня скоро автобус, извините, дорогуша.

Конечно, я мог ночевать у городских друзей. Но как уведомить родителей без телефона? Этот вопрос убивал меня пять лет. А не уведомишь, маме видится одно и то ж: будто кто-то мне в кабацкой драке… ну и так далее. Значит – истерика, валерьянка, слёзы. Плюс исправительные работы и денежные санкции. Кому звонить? Марковичу? Филипповичу? В первом случае надежда одна – что подойдёт его сын. С этим можно договориться. Нет, сам взял, зараза. Двушка съедена зря.

Звоню Евсейкиным. Тут опять-таки необходимо, чтобы Юра был дома. Шансы фифти-фифти. Нету. Где его носит, блин?! Просить Леонида Филипповича или его жену я не решался. Потому что вообразите – ночь, зима. Люди в тёплой постели. Или пьют чай у телевизора в байковых халатах. Вдруг звонит какой-то шалопай (своего им мало), и надо идти через подъезд говорить с его родителями. A, ладно, гуляем дальше. Как-нибудь доеду.

Двенадцать ночи, остановка. Такси в нашу дыру – это утопия, особенно сейчас. Так у меня и денег нет. Даю отмашку всем, кроме зелёных огоньков. Мир не без добрых людей. На чём я только не ездил. Однажды поймал мусоровоз, не в смысле арестовали, настоящий. Запах был, да. Ещё случай: тормозит камаз. Водила открывает дверь.

– Мужик, тёлку трахнуть хочешь?

– Чего?

– Да тёлку трахнуть. Вон, в кабине, пьяная. Забирай, хочешь?

Далее возня, звонкий шлепок. И вываливается девчонка – никакая.

– Пошёл ты, сука! – орёт. – А ты кто? С ним заодно, да?!

Хлесь мне по физиономии. И убежала в слезах. Водила говорит:

– Ладно, братан, извини. Садись, отвезу куда надо.

Ранней весной стоял в позе Ленина до часу ночи. К полвторому машины кончились, а сверху закапало. Холод собачий, ветер. Я сел на лавку, укутался, как мог, и приготовился замерзать. Из дождя выплыло такси.

– Куда?

– Ты не поедешь.

– А точнее?

– Авиазавод.

– Садись.

– Сколько?

– Сколько дашь.

– У меня рубль с мелочью.

– Годится.

Ни хрена себе, годится. Да не маньяк ли он? Убьёт и расчленит в лесу. Но уже едем. По дороге говорили мало. В основном я – от страха. Отпустило только у дома.

– Хочешь, поднимусь, вынесу ещё денег?

– Не суетись, мне хватит.

Я не удержался.

– Слушай, ты чего такой добрый? Прям как не таксист.

– Ага. Никола Чудотворец.

И уехал. А я всё думал, кто бы это был?

Ещё в этом автобусе я испытал долговременное эротическое переживание. Виной тому юношеская фиксация на блондинках кукольного типа. Нет, другие тоже нравились, и с ними было легко. Но как встречу такую куклу – мозги отказывают, ноги подгибаются и язык деревенеет. Только здесь нужно абсолютное внешнее попадание. Шар в лузу, пуля в десятку.