Елена Надежкина - И всё это просто Жизнь (сборник)

Вчера мы проводили в последний путь Ирину Митрофановну, старенькую соседку с первого этажа, тихую маленькую женщину, которая жила в нашем доме с незапамятных времен. А дом наш, надо сказать, изрядно староват. Из тех первых жильцов, что когда-то с такой радостью заселяли новосторойку, оставались она да парализованный старик из седьмой квартиры, за которым давно уже ухаживала его пожилая дочь, тетя Настасья. Отец ее несколько лет для общества был скорее овощ, чем человек, но крепкое сердце зачем-то все держало его на этом свете. Тетка Настасья не роптала по этому поводу, а из года в год несла свой страдальческий крест смиренно и с дочерней любовью. Теперь он остался последним старожилом нашего допотопного дома.

В подъезде нашем жильцы менялись постоянно. Кто-то, как мы, купил недорогую квартирку в надежде подсобирать немного на лучшее жилье, кто-то наоборот переехал сюда из лучшего, в результате разъезда с женами или со своими повзрослевшими детьми. Но и они втайне мечтали перебраться отсюда хоть куда-нибудь.

Наверно из-за этого, а может и еще от чего, но были соседи между собой не дружны. Слава Богу, и не ссорились, «Здравствуйте, до свидания. Какой у вас замечательный малыш. Ах, как ваша дочь повзрослела» – вот, впрочем, и все, на что они были способны.

Меня это вполне устаивало. Мы не собирались жить здесь долго, два-три года и мы, наконец, достроим свой коттедж.

Так уж вышло, что Ирину Митрофановну хоронили мы за счет всего подъезда, она была глубоко одинока, бедна и денег на похороны у нее не оказалось Подсуетилась тетка Настасья, пробежав по соседям и собрав нужную сумму. Скромный поминальный стол впервые собрал всех соседей вместе, словно напоследок Ирина Митрофановна решила всех нас перезнакомить и сдружить.

За столом сидели недолго, больше молча, ведь про жизнь старушки мы ничего не знали и ничего толком сказать о ней не могли. Только тетка Настасья вспоминала что-то из далекого прошлого, когда была жива ещё ее мать, и она сама приезжала в этот дом в гости со всем своим семейством.

– Да разве теперь мне до соседок, – говорила тетка Настасья, вытирая уголком черного платка повлажневшие глаза. – И свой дом, и папку не бросишь.

– Да вы б его к себе забрали, что ли, – проговорила Татьяна Ивовна из пятой квартиры.

– Да куда же, я с сыном живу, у нас двушка, двое внуков.

– Сама бы сюда переехала.

– Да кто же ребят в садик водить будет, молодые наши рано уходят на работу, да все больше до темна, на жилье собирают. Одно спасение, Иван мой по дому помогает, а ведь, хоть пропадай, измучилась вся.

– Да, хоть бы Бог прибрал отца вашего, – протянул весьма захмелевший Сергей из третьей. Жена его, сидевшая рядом, больно ткнула мужа в бок.

– Да ты что? – тут же вскинулась тетка Настасья, – Это ж папка мой, родненький. Пока он жив и я дочка, а помрет, так сиротинкой стану.

Все посмотрели на нее с сочувствием.

– Да, такова наша доля, – протянула опять Татьяна Ивовна.

Как-то само собой разговор пошел об отцах и матерях, давно ушедших и еще живущих.

Часа через два потихоньку стали расходиться.

У меня был выходной и я осталась с теткой Настасьей и еще одной соседкой убрать со стола. Вот так, жил человек и все, пустая комната с завешенным зеркалом и остановившиеся ходики с гирьками.

Мы делали свое дело почти без слов, а если и говорили о чем, то почему-то шёпотом, словно боялись потревожить кого-то, уже не живущего в этом доме.

– Ну, прости нас Ирина Митрофановна за все, царствия тебе небесного, – тетка Настасья перекрестилась на пороге и закрыла дверь в квартиру.

– До новых жильцов, – вздохнула Лариса.

Мы разошлись по своим домам, к своим вечным делам и проблемам за которыми совсем не видим людей.

С этого дня жизнь в подъезде переменилась. Все мы стали как-то ближе друг другу, словно родня, какая-то очень дальняя, но все же родня.

Я и сама заметила за собой, что меня стала интересовать жизнь соседей.

Вскоре, на скамейке у подъезда, где так долго сидела одинокая Ирина Митрофановна, стали собираться соседки, а затем и соседи, беседуя о чем-то, делясь своими проблемами и радостями. И для всех оставалось загадкой, от чего не было так раньше?

Квартира Ирины Митрофановны всё ещё пустовала, смотря печальными окнами на беседующих. Я часто поглядывала внутрь, первый этаж давно уже врос в землю, и окна были так низко, что в них можно было рассмотреть всё, что делалось внутри квартиры.

Все те же остановившиеся ходики на стене и завешенное зеркало, его так никто и не открыл.

Тетка Настасья однажды поймала мой взгляд.

– Я на девять дней свечку ей в церкви поставила, сороковины скоро, собраться что ли?

И все сразу подхватили, «собраться» – словно эта мысль была в голове у каждого, но никто не решался ее озвучить.

Мы снова сидели за столом в квартире Ирины Митрофановны. У её портрета горела большая восковая свеча. Налитая стопочка с куском чёрного хлеба. Мы вели негромкий разговор о жизни, о покойнице, вдруг оказалось, что в памяти у каждого остались какие-то моменты с ней, по которым из крупиц собиралась ее тихая незаметная жизнь, хотя бы тот отрезок, что провела она вместе с нами.

Огонек свечи тихо колебался, кидая отблески на портрет Ирины Митрофановны. Иногда мне казалось, что она плачет, глядя на нас.

– Надо бы собрать ее вещи в коробку, – заметила жена Сергея.

– Соберу завтра да в церкву отнесу, – отозвалась тетка Настасья.

– Самое верное решение, – поддержала Татьяна Ивовна, – ей уже там ничего не нужно, а людям сгодиться.

Но на завтра ни у кого не оказалось времени. А через день появилась у нас новая соседка.

Худенькая девочка лет восемнадцати, в больших черных очках и такой короткой юбчонке, что тут же вызвала осуждение сидящих у подъезда. Шла она вместе с Анной Дмитриевной, начальницей нашего ЖКО.

– Знакомьтесь, – обратилась Анна Дмитриевна к сидевшим, – это ваша новая соседка, в первую заселяется.

– Да-а, – только и сказал Иваныч из шестой квартиры, – таких-то у нас еще не было.

– И что это? Она одна там жить будет? – поинтересовалась его жена у начальницы, когда та вышла назад.

– Девчонка сирота, от собеса выделили, так что уж примите. Да и последите за ней за одно, сами знаете, детдомовские нынче какие бывают, – ответила Анна Дмитриевна и пошла дальше, гордо неся свою высокую прическу, как корону на голове.

– Прощай тихая жизнь, – протянула Татьяна Ивовна, поднявшись со скамейки, – пойду гляну, наверно хлебушек свеженький подвезли уже.

– Возьми-ка и нам буханочку, – протянула ей деньги жена Иваныча.

Из подъезда с постиранным бельем вышла тетка Настасья. Тяжелый пластиковый таз тянул ей руки.