ЛюдМила Митрохина - Уроки тьмы

Там, за входной стеклянной затемнённой дверью,
Бьют светом фары мчащихся авто.
Бульвар в ночи мигает блудной тенью.
Вдоль трассы строй из «плечиков» в манто.

Не доходя Гороховой, вдоль силуэта сада,
Под жёлтым оком скривленной луны —
Бессмертный строй почасовой услады —
Любви в авто под стон дешевизны.

Ладошкой правой, как крылом помятым,
Сигналят робко взвизгнувшим авто.
Дрожа от холода, молясь в душе невнятно
В живых остаться, при деньгах, в пальто.

Машины с окнами чернее ночи
Ползут безмолвно у руки,
Бесстыдно фарой жертву точат,
Распахивая двери тьмы…

Ах, русский бизнес,
Вывернутый наизнанку, —
Кино немое в четырёх пространствах;
На дисках джаз, заезженное меломанство;
В банкетных залах грохот караоке,
Вопят под шлягер гости (ночью коки);
В местах интимных громогласно крутят сказки,
Чтоб заглушить природный зов под ласки;
Скамья прибитая, тяжёлый стол крестьянский,
Чеканка рыцарская, трубное убранство;
Меню – счёт электронный – гардероб,
Чтоб деньги, не считая, вынуть смог.

Ну, а наёмным – поварам и потным поварёнкам,
Охране юной и официанткам тонким,
Начальству мелкому, кассиршам неподвижным —
По клетке, метру и по стойке смирно,
Вдоль стен, на корточках, чтоб не было обидно,
Обед в пределах сметы сварят
(А молодость и гвозди переварит).
Две стойки, жар аппаратуры,
Скрипучих вешалок до дури,
На стуле шкурок девять.
Шаг на три – гардероб измерить!

Здесь правит бал доход, оплата
И штраф – бич бедности проклятой.
Я часть того, что строят на века —
Кирпич для индустрии пьянства.
Россия – колосс страшного греха
На выжженном вандалами пространстве.

Отборный мат с отборным пивом
Крестовым маршем бороздят миры,
Сжигая души, города и нивы,
Кресты втыкают в мякоти земли.

Мой дом – отборная чужая крепость.
Там дух тлетворный перегаром бдит.
Уж сколько лет он углубляет пропасть
Семейных сфер межкомнатных орбит.

Не заживает родовая рана.
Распад смердит из всех щелей.
Без боли – просыпаться странно,
Без слёз – не прилетит Морфей.

Ах, сердце бедное, морщины
Избороздили глади мышц.
Качай, родное, грех змеиный,
Стучи, «пожарный молот», в тишь!

Когда тебя покроет время
Заиндевелой белизной,
Навалится одеждой бремя
И невозвратность за спиной,

Когда подслеповатым взором
Отыщешь груду номерков,
Познаешь высь и глубь позора,
Материю души, как Бог,

Когда вершин достигнешь строгих
Сквозь свет, немую черноту,
Жалея скудных и убогих,
Приемлешь с трепетом судьбу,

Когда тебе цены не будет —
Тебя сотрёт с земли толпа
Из мышц стальных, грудей упругих,
Безликих ликов в море зла.

В пивной, почти родной, я встречу Год Собаки
Под рёв толпы восторженной, без драки.

Единым духом полнится пивная,
Когда футбол – трясутся стены рая.

Как быстро русский раскрывает душу
После того, что за столом осушит!

А что до комариных отношений
Интеллигентов вне колен и поколений,

До их пиявочных присосочных лобзаний,
Пусть катятся в болото без терзаний.

Ни правды в лоб, ни острой кривды,
Всё обтекаемо и нестерпимо стыдно.

На дне признаний пьяных и суждений
Ты сам – дерьмо, а завтра – гений.

Мне легче с ними в миллионы раз
Средь дыма, крика, утонувших фраз.

Шум голосов растущий возбуждает.
Мой мозг картинами безумными пылает:

Вот скинула груз драм, долгов и гнёта,
Лечу над прахом птицею залётной,

В свинец сжимаю кулаки и скулы,
Крушу уродство жизни опостылой…

Но в тишине остывших чадных залов
Проходит пыл, как жар печей усталых.

Не спится полнолунной ночью
Под петербургской влажной темнотой.
Шагают стрелки всех часов воочию,
Как люди, торопливо, вразнобой.

Стучат в ушах секунды суетливо,
Минутный шаг подковой отдаёт,
Бьют полчаса задумчиво, лениво,
А полный час тревожно дробью бьёт.

Шныряют между стрелок вдоль канала,
В подземных переходах, во дворах…
Пальто обвисшие, овчины спин усталых
И шубки юных дев с шарфами в рукавах.

В безвременье прохладном и опасном
Застыли наши сонные тела.
Секунды тают. Слепки тел напрасно
Покой в кварталах ищут до утра.

Бледнеет небо. Ветер прах уносит
Распавшейся на части темноты,
И время вновь у душ бессмертья просит,
Дробя ритмично вечность на куски…

Как никогда мучительно текут минуты.
Опять всё те же куртки и пальто.
Изгибы рукавов, как труб сливных орбиты,
Незримо выдыхают в пол тепло.

Живые слепки тел, гудящих в зале,
Оскорблены плебейской теснотой.
Час пик пивных прессует важные детали,
Невзрачно исказив их пустотой.

В карманах улюлюкают мобилы,
Свистя, пиликая, дрожа
Приглушенно, как из могилы,
Из грузных курток мёртвого зверья.

Обида горькая – меня, словно ребёнка,
Оставили за дверью, где поют,
Где счастьем делятся так громко.
А я забыта. Кулачками в дверь ту бью.

Изгнало время. Вытеснило стадо.
Нет места мне у стойла, у стола.
Кому нужна? Я рада буду аду,
Если там стул поставят для меня.

Меня закрыли и обманом тешат.
Я безутешно ком глотаю слёз.
Век новый рад, что старый век мой грешен,
Рубя под корень тень его берёз.

И всё же молодость прекрасна
В порывах искренних страстей.
Безумно, сладостно, опасно
Стремленье следовать за ней.

То, что достанется ей сходу, —
Тебе не получить вовек.
На крыльях голубой свободы
Доступна высь и бег комет.

Глаза девчонок затмевают
Брильянты сытых томных дам.
Их свет поэтов вдохновляет,
Даруя смертным сотни драм.

Я полюбила эти лица.
В ответ – купаюсь в теплоте…
Храни их, Русь! И пусть им снится
Мечта на розовом коне.

Сегодня в ночь на Рождество Христово,
Уткнувшись в куртки, как в алтарь, под соло

Заезженных до тошноты эстрадных звёзд,
Под небом мрачным обветшалых гнёзд,

Задвинув шторки адского веселья,
Включив экран молитвенного пенья,