Роман Корнеев - Боги Иторы

Но кроме того – пещера была последним средоточием изначальной простоты, отторгающим всё наносное, привнесённое, лишнее, новое. Для миллиардолетней истории этого мира новым было и всё старое. Сама жизнь человеческая была чем-то новым. Сама смерть.

Иному человеку лишь на это и остаётся полагаться. Он привёл сюда её в надежде на невозможное, привёл, совершив безумное в своей бесполезности путешествие через моря, страны, подземные реки и горные массивы. Привёл. И теперь имел возможность лицезреть весь тот ужас, какой неминуемо разгулялся бы в гуще лесов и на просторах степей, пронёсся бы по городам и весям, который раз изменяя образ Средины и самой Иторы Многоликой, если бы ему позволили это сделать.

Он наблюдал, но не имел возможности оставаться в стороне.

Сияющее гало незримого света окружало то, что некогда было его невольной попутчицей. Волны чужой воли сотрясали самое естество окружающего мира – от недр до самых небес – они метались, закупоренные в узилище древней пещеры, отторгаемые историей этого места, но уже не сдерживаемые собственным носителем. Она впервые настолько всецело поддалась влиянию порчи, растворившись в ней словно бы уже навсегда. Вихрь невыносимого пламени принялся уже и за чужое – её собственную душу.

Он не моргая следил за этой яростной псевдожизнью, пока ничего не предпринимая, но уже напрягшись для решающей схватки. Первый бастион на пути всевластия рухнул, пусть его единственный защитник ещё жив, стоит только в этот раз отбросить врага – борьба будет продолжена. Борьба до последней капли человеческих сил. Отбросить? Как можно обороть врага, у которого нет ни меча, ни доспехов, ни собственно физического тела? Оружием, к которому привыкли руки, тут не поможешь. Только чистая воля, несгибаемая сила собственной души, всё искусство жить, которое тебе отпущено.

Он выгнулся струной, и ярость его крика ударила по сгустку вражеской воли. Гнев клокотал, ярился, дрожа подобно туго натянутой тетиве. Подобно струне сладкозвучной лизанны. Подобно песне, самой обыкновенной песне, какие поют на привале дружинники. Поют, быть может, за мгновение до смерти.

Перевал был таким же пустынным, как три года назад. Тропа вилась меж скал едва заметной цепочкой тайных отметин, позволяющих провести лошадей да и самому шею не свернуть. Ходить этой тропой кому попало не складывалось, добрые же горные ветра вмиг заметали торный путь снежной пылью из расщелин скал, так что оглядись назад – где следы твои, куда подевались? Не сыскать тех следов.

Ксанд любил этот перевал. За его недоступность, за его жёсткий нрав. Такая любовь может быть понятна лишь отшельнику, жаждущему уединения для святых дел, да Игроку, чья судьба – таиться от сторонних глаз.

Но на этот раз его путь лежал не в одиночестве. За ним, продолжая и на отвесных скалах держать плотный строй, шагали шестеро воинов. Вышколенные армейские коняги двигались спокойно, не шарахались, в трещины ноги не совали, в общем – пока обходилось без обычных для подобного перехода сюрпризов.

Попутчики тоже достались удачные. Его команды исполнялись в точности, ни единого раза никто даже взгляда косого не бросил, Ксанд твёрдо знал, что, в случае чего, все шестеро будут сражаться за него не на живот, а насмерть.

Однако Ксанд слишком привык к одиночеству, привык рассчитывать только на себя да изредка на старого друга, и теперь даже слово Светлейшего перед лицом его лучших гвардейцев не казалось ему чем-то надёжным.

– Привал.

Пятеро лишь кивнули, принявшись поправлять подпруги и чистить лошадям морды от инея – животные в горах важнее людей, шестой же воин, суровый и молчаливый здоровяк Тсорин, капитан княжеских гридей, пристроил на камнях мешок с поклажей и направился вверх по тропе. Ксанд вздохнул и поплёлся следом. Настороженный взгляд пристальных глаз цепко скользил по кромке рыжего доломита, обтянутого плотными мазками снега и сияющих безоблачных небес. Что-то он там увидел.

– Тсорин, что случилось?

Воин, даже на таком морозном ветру не снимавший доспеха, остановился, поскрипел суставами, разминаясь, лишь потом обернулся.

– Там кто-то есть, Ксанд. Я в этом уверен.

– Наверху?

– Да. Я заметил движение. Краем глаза. Однажды видел и силуэт. Это воин.

Ксанд с сомнением посмотрел наверх. Тропа казалась нехоженой. Да и то сказать, перевал обычно преодолевали южнее, этот путь был известен лишь избранным, лишь Игроки смогли бы разглядеть те знаки…

В один момент его пронзило наитие: коллекция артефактов на теле полыхнула яркой вспышкой. Странно. Там никого нет. Но кто-то там всё равно есть. И это не простой человек. Силы были лишены способности видеть Игроков, так что… там наверху мог быть только другой, неизвестный Ксанду участник Игры. Или известный?

– Тсорин, оставайся с людьми. Если я не вернусь однёшку спустя, возвращайтесь в Милон, сообщи обо всём Пресветлому.

Ксанд похлопал воителя по плечу и сделал движение наверх, к следующему различимому отсюда петроглифу.

– Ты уверен, что справишься один?

– Если бы я мог быть уверен, я бы заметил того малого первым. А так… кто знает.

Ксанд нащупал рукоять меча, поглубже вогнал его в ножны, через силу выпрямился во весь рост, перехватил поудобнее неразлучный посох и в открытую побрёл наверх, уже не оборачиваясь.

Вообще, нужно согласиться, место для засады выбрано неплохо – тропа хорошо просматривается, есть, где укрыться часовым. Вопрос один – на что рассчитывал неведомый Игрок? Тропа – общее достояние, устраивать здесь свары не принято, Итора слишком велика, чтобы начинать на узких дорожках скрадывать своих же собратьев по несчастью. А если искать встречи – тогда зачем прятаться? Условные сигналы Игроков были известны любому опытному… стоп! Ксанду вдруг пришло в голову, кто же мог вести себя подобным образом. Их Игра слишком мала, чтобы долго гадать.