Николай Могилевич - Понтификум. Пепел и грех

– Мама-а-а! – наконец, крик, так долго выжидавший момента, вырвался из глотки Аристеи, а затем мир накрыла благословенная тьма.

Запах сырости забивался в ноздри, а темноту вокруг едва разгонял маленький красноватый отблеск, который просачивался через решётку. В тесной, лишённой окон камере такой роскоши, как удобства, не существовало. Гнилая солома на холодном каменном полу да ведро, от которого несло испражнениями – вот и всё убранство. Где-то далеко слух улавливал журчание воды. Аристея разлепила глаза и ужасный, отчаянный крик унёсся к потолку темницы.

Разум девушки не давал трагическому воспоминанию вырваться наружу, похоронил на самом дне, но настой Грезящего Ока осквернил могилу памяти. Аристея закашлялась, сплюнула кровью и затряслась. Девушка так надеялась, что в том флаконе окажется яд, а теперь она оказалась запертой в клетке, не имея ни малейшего понятия, где эта клетка находится.

Однако хуже всего было то, что у противоположной стены, скорчившись, лежал Валеад. Багровые отсветы падали на покрытое испариной лицо круциария. Наскоро наложенные повязки пропитались кровью – он цеплялся за жизнь хриплым дыханием, бисеринками пота на лбу, стонами боли. Долго он не протянет. Аристея отползла в дальний угол и обхватила себя руками.

«Кажется, он не услышал, как я очнулась. Но ведь он вывел меня из Левантии, спас от прихвостней эклессии. Если он слуга Скорбящего, для чего ему меня защищать и учить? Мама, все воспоминания о тебе выжег тот злополучный вечер. Но теперь я могу попытаться» – по щекам девушки потекли слёзы. Она вновь вернулась в тот день и сосредоточилась на образах матери и сестры. Закрыла глаза, и руки сами собой соединились в молитвенном жесте. Нет, она не молила Скорбящего, не молила даже Алую Деву. Просто хотела ещё раз увидеть дорогих ей людей, которых она забыла.

Аристея почувствовала, как по телу разливается тепло, как что-то знакомое ей с раннего детства зарождается в глубине естества. Пространство вокруг девушки озарилось мягким серебристым сиянием. Губы беззвучно шептали слова колыбельной, которую мама пела ей в далёком детстве. Вдруг совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки она услышала голос:

Девушка открыла глаза. Перед ней, окутанная серебряным ореолом, стояла Ицилия и ласково улыбалась, а за подолом платья застенчиво пряталась маленькая Нэла.

– Мама! Сестрёнка! Но как? Как это возможно? – впервые за несколько месяцев в голосе Аристеи слышалась радость. Она поднялась на ноги и подошла к сияющим образам родных.

– Девочка моя, пока ты помнишь нас, мы не умрём. Мы будем здесь до тех пор, пока ты сама нас не отпустишь. Иди сюда, Аристея, – Ицилия заключила дочь в объятия.

– Да-да, сестричка. Если хочешь, я буду приходить играть с тобой, когда тебе грустно, – прощебетала Нэла и обняла Аристею сзади.

– Все мы рано или поздно свыкаемся с утратой, дорогая моя Аристея. Если тебе недостаёт сил, мы придадим тебе их. Но однажды ты будешь готова, и мы обнимемся последний раз, – прошептала Ицилия. – Не закрывайся от воспоминаний, дорогая. Даже в самых мрачных мгновениях прошлого можно отыскать ключи к познанию.

– Но что мне делать, мама? Я страшусь будущего.

– Доверься леди Лисантее. Она сделает тебя сильнее. Если будущее пугает тебя, попроси леди вернуть тебе колоду Окулум Видентум. Тогда ты перестанешь бояться. А теперь поцелуй на прощание, Аристея, – губы Ицилии нежно коснулись щеки девушки. – Твой спутник пробуждается, и он не должен видеть нас. До скорых встреч, моя дорогая. Отпусти нас ненадолго.

– Но… Мама, пожалуйста, ещё чуть-чуть, – прошептала Аристея, но два серебристых образа уже рассеялись, и камера вновь погрузилась в полутьму.

– Девочка, с тобой всё в порядке? – Валеад облокотился на стену и зашёлся в приступе жестокого кашля. Повязка, закрывавшая глаз, пропала и теперь тёмный провал глазницы, обрамлённый жутким шрамом, смотрел на Аристею. Девушка похолодела от ужаса.

Стенки походного шатра противостояли натиску бурана, но внутри было тепло. Свечи пытались разогнать сгустившийся полумрак, а над куполом витал слабый аромат роз. Лик чувствовал, что медленно, но верно погружается всё глубже и глубже в трясину интриг.

– А теперь слушайте внимательно, – вкрадчиво произнёс Соловей. – Перво-наперво, раз лорд Тираль поручился за вас, ваше святейшество, мне нужно, чтобы вы поклялись в верности Серебряному Солнцу.

Тираль торжественно кивнул, потрясая складками жира. Убийца должен был играть верного приора до конца.

– Но… разве не клялся я в верности Скорбящему и благословенному понтификару? – на лице Децимиуса проступила притворная гримаса ужаса. Руки затряслись. – Может, я подожду снаружи, пока вы не уладите свои дела, лорд Тираль?

– Децимиус, прекрати строить из себя верную овечку эклессии, которой скоро не будет, – сказал Тираль и зевнул. – Твоя нерешительность утомляет. Я думал, она осталась в прошлом, когда ты явился ко мне впервые, – лорд сузил глаза, и в этом взгляде Лик прочёл властность.

«Проклятье, похоже, Тираль держит приора не только за жопу, но и может оторвать его причиндалы купно с яйцами. Придётся соглашаться» – убийца не боялся гнева лорда, нет. Он боялся, что его раскроют, а это куда страшнее. Соловей, как ещё один слуга госпожи прикрыл бы его, да что толку. Нужно было действовать. Прежде чем Децимиус смог ответить, молчание прервал Соловей:

– Просто выйти и подождать его святейшество уже не сможет. Тот, кто знает про орден и не служит ему, попадает в весьма незавидное положение. Но его святейшество ведь не так глуп, правда? – он лениво облокотился на руку и внимательно посмотрел на Лика. Пронзительный, неуютный взгляд. Даже убийце захотелось отвести глаза. Он попытался ответить как можно сбивчивее:

– Нет… Конечно, нет. Я готов поклясться в верности, если моей жизни не будет угрожать опасность, – промямлил мнимый приор.

– Я гарантирую тебе лучшую жизнь, Децимиус, если будешь исполнять мою волю, – Тираль приложил толстую руку к груди. – Для начала мне нужно, чтобы ты поговорил с исповедником Эшераля на заутренней. Убеди его в том, что тот служит не тому господину. Не зря тебя называют Золотыми Устами, – усмехнулся лорд. Лик сглотнул. – Главное, чтобы при этом разговоре рядом не было его мальчика на побегушках. Того, что в стальной маске. Он скор на расправу.

– Но… В-ведь слова не докажут брату Тацеусу, что его господин грешен или виновен в чём-то. Он судит по поступкам, – неуверенно сказал убийца. Лишь бы Тираль поверил в наглую ложь. Лорд не общался с эклессией, и это давало слабую надежду на то, что обман может сработать. Вместо замешательства Лик увидел на лице Тираля торжество, будто он уже всё знал.