Николай Могилевич - Понтификум. Пепел и грех

– Тебе повезло, что не пришла на площадь Лиходеев, Орилин, – обронил Менд и обогнал девушку.

– Повезло, – эхом отозвалась дочь егеря.

Дом Ночи неспроста получил именно такое название. Самый бедный и обветшалый, он простирался на юг Левантии: огромный и запутанный, будто хитро сплетённая паутина. Именно здесь находили свой приют те, кому при свете дня показываться запрещалось: больные, увечные, прокажённые серой хворью, калеки, безумцы и бандиты.

То, что видел Менд на улицах Дома Ночи, больше всего походило на нравы тюремной башни или катакомб братства Погребения. Как и там, его повсюду касались настороженные, жадные взгляды – есть ли, чем поживиться, попытаться отщипнуть кусок, утолить хотя бы любопытство. Как и там, люди содрогались в ужасе и поспешно отшатывались, опознав чёрно-алый плащ палача со знаком братства. Кто-то сотворял двуперстие, кто-то сплёвывал и отворачивался, кто-то руганью отгонял зло, переходя на другую сторону пропахшей нечистотами дороги. Менд нёс бремя этих взглядов привычно, но удивлённый взгляд Орилин заставил его взглянуть на всё заново.

В свою очередь, сын палача поразился той грязи и звериной голодной тоске, что заправляли всем в этой обители людских пороков. Девушка же шла спокойно, сочувственно улыбаясь в ответ на отчаянные крики попрошаек и тощих, покрытых ссадинами, синяками и паршой детей. Её улыбка заставляла мрак улиц отступить на пару шагов: бедняки отводили стылые, липкие взгляды от её искренности, а дочь егеря огорчённо пожимала плечами, будто ей отказывали в праве быть одной из тех, кто влачил здесь свою жалкую, беспросветно-несчастную жизнь.

Неужели в столице так плохо с едой? Неужели почти все припасы уходят в западные и восточные твердыни? Менд редко заходил так далеко в Дом Ночи, а центральные улицы, рынки и особенно эклессии с соборами бдительно охранялись святыми воинами и стражей. Здешние же порядки напоминали первозданный хаос.

– Далеко ещё до таверны? – наконец спросил Менд. Чувства подсказывали, что он вместе с девушкой всё глубже вяз в лабиринте, заполненном вонью, страхом и отвратительной, медленной и неотвратимой смертью. От девушки волной накатило смущение:

– Я… Не знаю. Признаться, никогда раньше здесь не была. Но я знаю название – «Полосатый Ворон».

– Тонкий намёк – хмыкнул сын палача. Вороны известные падальщики, а белую и чёрную перчатки носят служители Скорбящего. Девушка, однако, посмотрела на него недоумённо.

– Я спрошу у кого-нибудь, – она развернулась и попыталась поймать глазами взгляды прохожих.

– Спрашивать буду я. Так проще, – Менд огляделся в поисках подходящей жертвы. Одноногий старик у плюющего тухлой водой фонтана на крохотной загаженной площади живо блестел глазами, и медь монет эхом отзывалась в шерстяной шапке, когда калека потрясал ей, призывая к милосердию. Он точно здесь не новичок, а удрать с костылём ему будет сложно, даже если вторая нога отрастёт по воле Скорбящего.

Из-за угла появился одинокий стражник, но юноша видел, что он не помешает. Лениво дойдя до старика, служитель закона получил несколько монет и вразвалку пошёл прочь.

Старик недобро оскалился, когда Менд приблизился. В грудь палачу упёрся костыль.

– А ты откудова тута взялся? Мимо проходи давай, честных людёв не пужай да не мешай работать.

На расстоянии вытянутой руки юношу почти оглушила смесь запахов: кислый эль, нечистоты и старческое немытое тело.

– Попрошайка. Отличная работа, старик, да вот я о такой не слыхал. Если здешняя стража плохо следит за такими, как ты, я могу и помочь.

Старик заскрипел горлом. Менд не мог сказать, то ли он смеялся, то ли захлёбывался слюной.

– Эвона оно чего, строгий какой, малец. Говори быстрей тада, зачем старого Улиса донимаешь, да не свети своим клеймом уродским. А лучше будет, ежели свалишь к такой-то матери отседа, иначе всякое может случиться, ты даж Скорбящего о защите попросить не сумеешь.

Менд рывком за костыль отшвырнул старика в ближайшую подворотню, уронил его на землю и наступил на пальцы под звон раскатившихся монет. Нищенские лохмотья начали смердеть ещё сильней, будто медные кругляши до этого впитывали вонь. Истошный, захлёбывающийся крик тут же сменился судорожными вздохами, когда сын палача надавил сильнее. Юноша едва слышно бросил:

– Тихо.

Нищий, плача от боли, извивался в пыли, которая быстро напитывалась его мочой.

– Мне нужен «Полосатый Ворон». Где эта таверна? Как к ней пройти? – старик что-то хрипел, и юноша наклонился чуть ниже, полностью накрывая оборванца своей тенью. Калека вздрогнул и простонал:

– Пощады, мастер! Всё расскажу…

И он рассказал, убедившись, что только так сможет избавиться от веса ноги Менда, медленно дробящей хрупкие кости в кровавую кашу. Когда сын палача брезгливо отстранился, старик затих, съёжившись в грязи, а юноша вышел из переулка, снова попадая, будто в густую лесную паутину, в перекрестье настороженных, злобных взглядов на тихой улочке.

– Я узнал, где таверна. Пошли, – Менд кивнул девушке. Несмотря на то, что он сделал, в больших глазах Орилин не было видно осуждения. Она приняла насилие как должное. Видимо, вчерашняя встреча с новым егерем и его племянником объяснила ей, как работает жизнь в столице.

Сын палача и дочь егеря пробирались сквозь нагромождения сломанных бочек и ящиков, уворачивались от содержимого ночных горшков и перепрыгивали через лужи нечистот. В любой момент они ожидали падения одной из прогнивших хибар, которыми был заставлен бедняцкий район, но сегодня Дом Ночи не собирался рушиться, а потому перед Мендом и Орилин возникла долгожданная таверна.

Криво вырезанный из дерева ворон в чёрно-белую полоску покачивался, привязанный за лапы вверх головой, и то и дело бился клювом о тяжёлую перекошенную дверь.

– Не встревай, – бросил Менд, и, удобнее перехватив отцовский топор, приблизился к двери.

– На пол, живо! – Валеад толкнул девушку и перекатился через каменную плиту. Рядом со свистом пронёсся ещё один арбалетный болт, едва не впившись в щёку. Тихо выругавшись, круциарий сорвал два метательных ножа и укрылся за одной из вертикальных опор. Бросил беглый взгляд на Аристею: девушка, всхлипывая, заползала под плиту, сжимаясь в комок. Карлик больше не причитал и не плакал. Его вообще не было слышно. «Проклятье, стреляли откуда-то сверху. Наверняка они засели на верхних балках. Слушай, Валеад, слушай» – он прислушался: лёгкий, едва уловимый щелчок слева. Валеад тут же отпрыгнул в сторону, отправляя один из ножей в полёт.

Болт, который должен был прошить его горло, вонзился в плечо, а сверху послышался сдавленный хрип, и на пол упала фигура, облачённая в чёрный плащ. Ковёр из трав начал напитываться кровью. Валеад отполз к камню, за которым сидели мертвецы, и застонал. Болт вошёл глубоко, отправляя волны боли по всему телу. Рука, сжимающая второй кинжал, начала неметь. «Яд, чтоб их. Действуют наверняка».