Николай Могилевич - Понтификум. Пепел и грех

– Хватит вам и того, как я её вздёрну, – юноша отпустил мужика, и тот, потирая предплечье, отступил.

– Отродье, погоди, доберёмся мы до тебя с ребятами, – глухо сказал мужчина.

– Сам знаешь, что яиц не хватит, – Менд развернулся и двинулся к помосту под перешёптывание толпы.

В спину вонзились сотни ненавистных взглядов. Будто крючки, они пытались разорвать его. Никогда ещё юноша не заступался за преступницу, но вид измученной Атронии говорил ярче любых слов. Юноша встал на защиту невиновной. На мгновение Менд представил на помосте дочь егеря. Как его сильные руки затягивают петлю на её лебединой шее, а хриплый голос произносит: «Вот ты и узнала правду».

Отбросив видение прочь, он взошёл на эшафот, минуя кольцо стражников. С колокольни собора сорвалось несколько воронов и с карканьем унеслось на восток, в сторону бойни. Орис оторвался от разговора с эклессиаром и захромал к Менду. Тонкие бисеринки пота выступали на морщинистом лице. «Совсем как в день казни отца» – подумал сын палача.

– Мастер Менд, мастер Менд, хвала Скорбящему вы уже тут. Пора бы уже познакомить эту потаскуху с верёвочкой, – старик мерзко ухмыльнулся. Менд кивнул эклессиару и принял из рук Ориса верёвку.

Юноша должен был выбрать способ казни. Конечно, Атронии суждена верёвка, дабы потешить чернь. Отсечение головы – награда для знати. Тос Винум был исключением. «Длинная верёвка – для быстрой смерти. Короткая – для долгой» – голос отца, непрошено возникший в голове, заставил Менда задуматься. Он хотел прогнать голос бывшего палача Левантии, но не смог.

«Если повесить человека за шею и выбить у него из-под ног колоду, он будет мучительно умирать, содрогаясь в конвульсиях. Если к тому же затянуть петлю слабо, агония будет ужасно долгой. В народе это страшное зрелище называют „пляской висельника“. И чем дольше умирает преступник, тем больше радуются те, кто пришёл поглазеть на его казнь. То, что нужно, чтобы дать толпе насытиться сполна» – вещал Тос Винум, припоминая сыну уроки палаческого ремесла.

«Если же подготовить петлю на длинной верёвке и открыть люк в эшафоте, то преступник упадёт вниз, и смерть наступит от перелома шеи почти мгновенно. Здесь самое важное – выбрать правильную длину верёвки».

Менд взглянул на хнычущую Атронию, прикинул длину верёвки. Ему не хотелось переборщить, иначе петля дёрнула бы так сильно, что голова приговорённой просто отделилась бы от тела, а это признак неумелого мастера. Менд не был неумелым мастером.

– Давай верёвку подлиннее, – бросил юноша помощнику.

– Но, мастер Менд, пускай колдунья пляшет. Всяко ведь лучше, чем жариться на костерке, – Орис оглянулся на дрожащую женщину.

– Длинную. Верёвку, – с нажимом повторил Менд. – Да не переборщи, колдунья твоя легкая как перышко.

– Эклессиар братства будет недоволен, мастер, – запричитал Орис.

– Я буду недоволен, Орис. А времени со мной ты проводишь куда как больше, – улыбнулся Менд. Помощник отпрянул и часто закивал. Юноша закрепил верёвку и махнул рукой эклессиару. Тот кивнул и вышел к толпе, держа в руках свиток.

– Достопочтенные жители Левантии, святого града. В сей, шестой день месяца Объятий Девы, пред вами выставлена преступница, наречённая Атронией Люцернией!

Стража подвела поникшую женщину к краю эшафота. Толпа взорвалась проклятиями и улюлюканьем.

– Орис, люк исправен? – Менд делал последние приготовления. Затянул узел, дёрнул верёвку и стал ждать жертву.

– Рычажок двигается как сервус в молоденькой шлюхе. Как по маслу, – хихикнул помощник и облизнулся.

– Сия дева обвиняется в жестоких убийствах добрых жителей Левантии, в злоумышлении против владыки нашего, понтификара Мортоса, да будет править он многие вёсны.

– Да будет править он многие вёсны! – отозвалась толпа, озаряя себя двуперстием в едином порыве.

– Обвиняется также сия богомерзкая колдунья в связи противоестественной с Алой Девой, дабы с помощью плоти и крови своей обрести колдовские силы и умерщвлять праведников! – эклессиар поднял руку, призывая толпу к спокойствию. Стража у помоста тычками и ударами дубинок помогла воцарению тишины на площади.

– А теперь, добрые люди, как того велит обычай Скорбящего, я спрошу: «Достойно ли сие дитя божьего сострадания? Сможет ли искупить это дитя грехи свои покаянием?» – как только последнее слово слетело с губ эклессиара, по площади прокатилась волна выкриков:

– В петлю паскуду!

– Сострадание в сраку свою пусть запихает. Да токмо как висеть будет, вместе с дерьмом оно вывалится!

– Хочу танцулек!

В воздух снова взвилась рука эклессиара, а чернь нехотя успокоилась.

– Что ж, пособница Алой Девы, видно, нет среди этих добрых людей у тебя защитника земного, и нет защитника небесного в лице Скорбящего. А посему приговариваю тебя к смерти через повешение. Мастер Менд, приведите приговор в исполнение, – эклессиар кивнул юноше.

Атрония не проронила ни слова. После подвала братства Погребения у неё не осталось сил на крики. Она еле стояла на ногах. Стража подтащила её к палачу и придержала, пока он накидывал и затягивал на шее петлю. Атрония тихо всхлипывала. Как только верёвка затянулась, она вдруг подняла глаза к небу и запела. Это был погребальный гимн эклессии, который служители Скорбящего выводили на службах, дабы упокоить грехи в человеческих сердцах.

Летящая над площадью священная песнь заставляла сервусов снимать шапки с голов. Голос Атронии звенел, будто под сводами собора, пронзая человеческие души насквозь, заставляя горожан замереть и залиться слезами. Менд отпрянул от рычага и прижал руки к лицу, тихо всхлипывая. Стражи опустили клинки, слёзы застилали им глаза. Торжественный и величественный гимн прервали слова эклессиара:

– Как смеет грешница осквернять молебен Скорбящего?! Мастер Менд, это оскорбление, плевок в лицо веры! Покончите с ней немедленно!

Служитель Скорбящего вывел Менда из транса.

– Повинуюсь божественному закону, – Менд вытер слёзы и поднял голову. Сын палача взглянул на полуденное солнце и чёрные траурные башни собора Лиходеев. Огромный колокол начал свой заунывный бой. Чернь простирала руки, моля о милосердии, призывала отпустить Атронию, кричала о том, что грешница не могла бы исполнить гимн. Людское море волновалось, а колокол всё продолжал бить.

– Я найду того, кто это сделал. Затягивая петлю, я желаю тебе жизни вечной, – прошептал Менд и подал знак Орису. Лязгнул механизм, и пасть люка открылась, заглатывая новую жертву правосудия. Гимн оборвался на полуслове. Послышался мерзкий хруст, и тело Атронии Люцернии покачивалось теперь маятником смерти на глазах левантийской черни. И тут послышался двенадцатый удар колокола. Затем сам собор содрогнулся с ужасающей силой. Страшный, глухой рёв прокатился по площади Лиходеев. А потом с громогласным грохотом, с гудением и свистом вниз рухнул соборный колокол.