Николай Могилевич - Понтификум. Пепел и грех

– Видишь ли, Децимиус, попало ко мне в руки одно письмецо от этого лизоблюда Эшераля. Один из его надёжных людей готовился передать его ординарию-воителю. Что ж, у него не вышло, – развёл руками лорд. – Мастер Соловей доставил это послание мне, и мы погрузились в чтение. Этот мерзавец! – заорал Тираль, обрушивая массивный кулак на столешницу. Ткань перчатки благости чуть было не лопнула, а Лик заметил, как по дереву пробежала небольшая трещина. «Силён, боров. Надо быть осторожнее» – мысленно предостерёг себя убийца.

– Этот выродок хочет сжить меня со свету. Думает, Альмадорские девчонки что-то значат для нового ординария-воителя. Да Каладан даже пальцем не пошевелит, зная о моих заслугах перед святым воинством, – Тираль рассмеялся. – Но меня больше беспокоит не то, что он решил поиграть в доброго лорда, а то, что я могу не дожить до того, как смогу оправдаться, – он испуганно посмотрел на колышущийся на ветру полог.

– Думаете, лорд Эшераль способен на убийство такого святого человека, как вы? – подобострастно спросил Лик. – Люди говорят, что он радеет только за благо Понтификума. Его очень уважают.

– Эшераль умён. Клянусь своим гербом, я его даже уважал. И уважал бы до сих пор, если бы не увидел ту приписку. Эшералева рука, точно. Мастер Соловей, покажите приору Децимиусу письмо, – человек в маске кивнул и передал пергамент Лику.

Мнимый приор быстро пробежался глазами по тексту. «Чтоб тебя, Эшераль! Говорил тебе, меня посылай с письмом этим. Теперь твоя благородная жопа у Тираля в руках. Это же прямое обвинение и приказ об устранении» – Лик начинал нервничать.

«Если только ты всё это не подстроил, хитрый ты подзаборный котяра! Свезло тебе, что я приора приметил, иначе хер бы пробрался к этой свинье в шатёр. Да вот только Алой Деве перечить – себе дороже, так что подставил ты сам себя, Нитус. А я при тебе числюсь, твою-то мать!» – убийца попытался изобразить на лице крайнюю озабоченность. Отложив письмо, он на мгновение деланно задумался, а потом сказал:

– Что ж, сын мой, даже великий праведник может открыть свою душу греху. Лорд Эшераль даже не вызвал вас на божий поединок, а предпочёл действовать скрытно – клинком убийцы. Я осуждаю этого человека и молюсь Скорбящему, чтобы вы одержали над ним верх, но что ещё может человек веры? – Лик сотворил двуперстие и зашептал молитву. Человек в маске усмехнулся, его забавляли попытки убийцы играть Децимиуса.

– Как ты и сказал, кто, как не человек веры может помочь. Ты ведь знаешь всех лагерных эклессиаров? – маленькие глаза Тираля скользнули по богатому одеянию приора и остановились на символе добродетели.

– Конечно. Каждому святому брату в нашем воинстве я друг и товарищ, – торжественно произнёс Лик. Тираль плотоядно улыбнулся.

– Прекрасно. Значит, тебе известен личный исповедник Эшераля?

– Брат Тацеус проявляет в делах исповеди достойное рвение. Но зачем он вам? – Лик изобразил на лице притворное удивление.

– Децимиус, ты исповедуешь меня почти с самого моего прибытия семь лет тому назад, и исправно держал язык за зубами. Это достойно уважения. Мастер Соловей, я думаю, его Святейшество можно допустить до избранного круга, – человек в маске усмехнулся и заглянул в глаза Лика:

– Приятно познакомиться, Вариэль. Наслышан о тебе, – в голове убийцы зазвучал бархатный голос. Он располагал к себе. – Госпожа сообщила мне о твоих намерениях касательно Тираля, но, смею надеяться, они уже в прошлом. Приятно будет иметь тебя в качестве союзника, – ментальная связь оборвалась, и Соловей заговорил уже вслух:

– Что ж, срок воистину немалый, ваше святейшество. Думаю, ордену Серебряного Солнца вы будете полезны. А теперь слушайте внимательно…

– Дяденька палач, не ходите на площадь. Она не хочет вашей смерти, и я не хочу. Бегите, пока не поздно, – маленькая девочка, которой едва минуло семь вёсен, держала Менда за ткань шосс и смотрела на него снизу-вверх глазами, затянутыми пеленой слепоты. По бледному лицу маленькой незнакомки красными струйками стекала кровь, но она даже не морщилась, будто венок из тёрна был для неё привычен.

– Не могу. Меня там ждут, – коротко ответил Менд. Хоть внешне он и оставался спокоен, но внутри в нём клокотала ненависть. Кто мог так изувечить бедную малютку? Сыну палача нужно спешить. Солнечный диск медленно полз к небесной середине. Даже сейчас его и девочку обходило множество народа: подмастерья, лавочники, нищие, жители окрестных деревень. Все они спешили на площадь за зрелищем.

– Ежели пойдёте, ждёт вас там только кончина неминуемая. Так сказала Она, ибо пятое наставление Скорбящего будет изречено после полудня, – девочка говорила тихо, почти шёпотом, но Менд ясно различал каждое слово.

– Значит – быть посему, дитя. Наставления для палача – что закон для преступника. Кто сделал с тобой такое? Кто Она такая?

– Некого винить мне в своей природе, ибо такой меня изваял Скорбящий. Она же – Меч Пылающий, Истинная Добродетель. Я маленькая святая Винита, и я спасу праведников этого города. Вижу и в тебе такое желание, сын изменника, – она сотворила двуперстие, и маленькие пальчики окрасились алым. Девочка провела ими по шоссам палача, оставляя две багряные линии. Затем поклонилась и стала отходить.

– Но времени осталось немного. Грядёт два бедствия, а после не будет спасения никому в этом городе, ибо Ей уже не будет нужды прятаться, – Менд моргнул, и вот уже нет никакой девочки. Только грязная толпа, которая изрыгала проклятия и осыпала его привычными оскорблениями.

Сын палача посмотрел вниз, на шоссы: алые полосы не исчезли. Гадая, что же это все может значить, Менд устремился на площадь Лиходеев. Узкая улочка вдруг раздалась, выпуская юношу из тесных объятий домов. Собор нависал над людским морем, накрывал его чёрной тенью. Лавки и лотки убрали, чтобы вместить больше народа, а на помосте уже стоял Орис и о чём-то беседовал с эклессиаром. Рядом стража держала связанную Атронию, а толпа ревела:

– Пускай попляшет в петельке, чёрная потаскуха!

– Шо, со слугами Алой Девы сношаться-то горазда была, а теперь ревёт, как дитятя малая.

– Давайте до полуденного колокола её вздёрнем!

– Получай, шавка Госпожи Грехов! – какой-то горожанин в латаной стёганой куртке поднял руку с гнилым помидором, готовясь запустить им в осуждённую. Ещё до того, как он принялся замахиваться, стальная хватка Менда заставила его разжать руку. Помидор шлёпнулся в грязь.

– Не стоит.

– Ты чего себе возомнил, хмырь эдакий, да я тебя… – мужик поднял побитое оспинами лицо и увидел цеховой знак на лбу Менда. Вся краска, которая была на его лице, вдруг схлынула, и он принялся осенять себя святым знаком. – Уйди, уйди, проклятый, руку отпусти, – канючил сервус. Люди в толпе переглядывались, но никто не спешил на помощь. Наоборот, люди старались оказаться как можно дальше от Менда.