Анастасия Маслова - Midian

– Согласен… Ну, что же? Раз Вы так уверены, что лучше от этого нагромождения избавиться, то я помогу. Давайте! Чем скорее мы возьмёмся, тем быстрее Вы отвяжитесь от поручения.

И Даниэль взял в руки по чемодану.

– И как мне теперь благодарить тебя? – оторопел на инициативу Дани Вильгельм и тоже взял вещи.

– Да никак. Отблагодаришь посредством кофе! Или мы просто подружимся, – и он залился смехом, который ярким бисером рассыпался в мертвенно-снежное пространство залы.

Около полуночи Даниэль остался в одиночестве: Вильгельм отправился в свою комнатку. Но новоприбывшему спать очень не хотелось: в его распоряжении оказался целый особняк, и пренебрегать уединённой прогулкой по нему было бы глупо. Тут жила вся его династия. Но Дани владел крайне скудными сведениями о своем роде. Когда, будучи ещё подростком, он расспрашивал у отца, кто такие Велиары, то Торесен лишь отвечал: «Мы – арии, полубоги, избранные… А ты, кажется, с каждым годом ещё больше дикарь, чем все вместе взятые на этом скотском побережье».

И вот остались только ночь и особняк. Перед тем, как начать осмотр, Дани вспомнил одну отвлечённую сцену, имевшую место накануне его отбытия из Энифа. Тогда он в гостях у Мартина сказал о своём желании отвезти письмо усопшего к адресату. Но Мартин отреагировал замешательством, говоря: «Неужели ты не можешь кинуть его в почтовый ящик? И куда же ты поедешь, если прогнозируют ливень с грозой?» Даниэль махнул рукой: «Но это же скучно, пап! Письмо так и просится, чтоб я его отвёз. А надвигающаяся буря – это прекрасно! Даже небесная канцелярия на моей стороне!»

Но Даниэль не бывал под столь дикой бурей, пока не поехал в Мидиан.

И сейчас он, держа в памяти зловещие завывания ветра, сокрушительные громовые раскаты, тёмно-фиолетовые тучи, приползшие с севера, решился на приключение другого плана: он отправился в недра родового особняка.

Его подстерегал лабиринт бесконечных комнат, бездонных коридоров и закоулков – громадное обиталище баснословных «полубогов». Поместье – архитектурная пропасть, фантастическая по размаху и по убранству. Увиденное то подчинялось линиям готики, её литургической статности, то являло собой роскошную и золочёную вычурность. Даниэля впечатлило, что особняк неоднообразен, словно каждое поколение привносило своё, отчего прогулка становилась ещё более интригующей.

Как понял новоявленный наследник, первый этаж предназначался для торжеств. Особенно ему приглянулся бальный зал с множеством зеркал от пола до потолка. Когда-то сюда стекалась вся приглашённая знать, играл оркестр, пышные подолы платьев дам воздушно подчинялись ритму танца. Даниэль шёл, в шутку вальсируя с невидимой знатной госпожой, потом наградил свою грезу почтенным поклоном и непринуждённо последовал дальше, уже на второй этаж.

Особенно приятна ему была мысль, что каждая вещь хранит прикосновения живших здесь раньше. Он скользил пальцами по спинкам кресел и подлокотникам, по стенам, пытался поймать тепло рук прежних владельцев. Он листал книги в необъятной библиотеке. Он был священно очарован молчаливой стариной.

И вот перед ним предстала необыкновенно длинная затемнённая галерея. На одной стороне – стрельчатые окна. А на другой висели портреты, озарённые лишь зеленоватым ночным сиянием. Дальше – винтовая кованая лестница, что и приведёт на последний, третий этаж. Он сразу понял, кто изображён на картинах, и получил возможность коснуться взглядом тех, кого Торесен нарекал «полубогами».

Даниэль стоял напротив так, чтобы слабый свет из окон ровно падал на полотна. В самом первом он узнал своего деда, хотя нарисовано оно было не одно десятилетие назад, когда Артур представал в самом цветении жизни. Его взгляд отражал прохладное и степенное величие, чей блеск, напоминающий безупречность коллекционного кинжала, исчез, когда его насквозь пронзил Торесен. Следующие одиннадцать картин уходили всё глубже в поколения, раскрывая каждого предыдущего властелина. Менялась манера написания, облачение натурщиков, но все они – белокурые, голубоокие, с точёными и заострённо ожесточёнными чертами.

Последним был портрет родоначальника Велиаров – человека, с которого началась династия. Даниэль прочёл на небольшой бронзовой табличке внизу рамы, что это Седвиг Велиар. Краска на холсте значительно поблекла, и цвета оскудели: датировка уходила на четыре века назад. Прозрачный сумрак в галерее накладывал поверх Истлевающего ещё и Зловещее. Давным-давно этот человек перестал числиться среди живых, но изображение его выглядело так, как будто первый Велиар вот-вот разомкнёт губы для изречения проклятия. Он сидел в пол-оборота и с откровенной враждебностью смотрел куда-то вдаль. Одна рука его напряжённо касалась багрового переплёта увесистой книги, лежавшей на краю стола. Он кончиками ногтей яростно впился в неизвестный Даниэлю переплёт. «Что же ты читаешь, Седвиг? Жаль, что ты никогда не заговоришь со мной!» – мысленно обратился у нему Даниэль, и тут же ему стало щемяще неприятно от вида своего предка. И он поспешил подняться наверх.

На последнем мансардном этаже был кабинет Артура, несколько пустынных комнат и ещё одна, представляющая склад старых сундуков, шкафов, трюмо с пыльными зеркалами и коробок с ветошью. Потолок венчал прозрачный огромный купол. Дани лёг на софу, покрытую белой простынёй. Для него здесь оказалось больше воздуха и простора, чем во всём остальном доме. Может, из-за того что, засыпая, он мог смотреть на беспокойное небо через купол и слышать, как по ветхим створкам бьёт своенравный ветер.

Для Артура эта ночь обозначилась бессонницей и головной болью из-за выходки Синдри. Его состояние оставляло желать лучшего. Благодаря стараниям Вильгельма, оно пришло в норму, но Артуру нужен был покой.

А между тем у Даниэля имелись: карта метро, лёгкий шарф на шее, чтоб не простыть под моросящим дождём, и некоторые ориентиры.

Путь, связывающий город и его родовой особняк, обрамляли серые сады, чьи ветви вздымались арками. Он воодушевлённо шагал по слякоти, слушал музыку и курил, блаженно улыбаясь жути безрадостных дебрей. Густо пахло истлевающей листвой и промёрзшей усопшей землёй.

Когда коридор деревьев закончился, то последовали остовы разрушенных усадеб, мощёные замшелым булыжником тротуары. Так выглядят забвение и запустение. Через ветхий фундамент пророс шиповник, каменные стены покрывали блёклые сети вьюнов.

Такие бедные пейзажи Даниэль любил, пожалуй, больше тёплого морского побережья, поскольку видел в них обетование возрождения и преображения, которое обязательно наступит и через запустение, и через забвение и гибельную, распинающую своим льдом северную зиму. Это особенная, ранимая и трогательная красота, что оживёт, стоит только весне повелеть: «Воскресни». Весна и Даниэль одинаково чтили значение этого слова.