Марк Рабинович - Времена

– Ну? – требовательно рявкнул он.

– Не узнаешь, Неждан? – ласково сказал Илья – Мы княжьи люди.

– Узнаю… Не получит теперь каган мою дочку. Принадлежит она теперь только господу нашему, Иисусу Христу.

– Еще нет, сотник – голос Ильи затвердел – И мы не за дочкой твоей пришли, а чтоб помочь детинец твой сберечь.

– Что мне теперь тот детинец! – вскричал Неждан – Да гори он огнем!

– Негоже так говорить – теперь Муромец угрожал – Ты лучше свое дело делай, а лекарь пусть свое делает.

– Я отсюда ни на шаг – Неждана не смутил тон Ильи – С места не сдвинусь… А лекарь… Что лекарь? На все божья воля.

Мне уже удалось немного взять себя в руки и не смотреть на тело под одеялом. Пришло время действовать.

– Пути господни неисповедимы – заявил я – И не тебе, сотник, решать, в чем божья воля. Ибо сказал Апостол Павел: «Не зная воли господней, слушай свое сердце».

Несчастный апостол ничего такого не говорил, но я очень надеялся, что сотник этого не знает. Вообще-то на Павла у меня были большие надежды. Насколько мне было известно, он, в отличие от других апостолов, не вещал отвлеченные истины, а изрекал скорее нечто обыденное и гуманное.

– Апостол… Павел… – он с трудом выдавливал из себя слова – Не знаю… Ладно, лечи!

Добрыня перестал меня удерживать и я, едва сдерживаясь, чтобы не бежать, степенно прошел к дальней стене. Сдерживая дрожь в руках, я отогнул угол одеяла и замер. Наконец-то я видел лицо своей возлюбленной не через электронные пикселы. Но сейчас это прекрасное лицо заставило мое сердце болезненно сжаться. Аня осунулась так, что натянулись скулы и заострился носик, а глаза, ее прекрасные изумрудные глаза, были затянуты пеленой. Широко открытые, они не видели ничего и смотрели мимо меня, мимо всех и мимо всего. И лоб и тонкая шея и хрупкие руки, все было бледно как лед и лишь щеки горели нездоровым, неестественным румянцем. У меня за спиной предупреждающе кашлянул Муромец. Опомнившись, я коснулся губами ее лба и отшатнулся: Аня горела. Вдруг она пошевелилась, выгнулась спиной и тихо прошептала: «Лёв! Лёв!». Эти, такие некогда желанные слова, вызвали у меня только ужас, с таким хрипом она их произнесла, тут же зайдясь в сухом кашле. Она дышала тяжело, часто и прерывисто, как будто что-то мешало ей вдохнуть глубоко. Не надо было заканчивать медицинской факультет, чтобы понять – воспаление легких. Я наклонился ухом к ее груди: даже без стетоскопа были слышны хрипы.

– Ну, что скажешь, лекарь – угрожающе проворчал Неждан – Сколько ей еще осталось, моей кровинушке?

Это были неверные, неправильные слова, слова, которые я не хотел слышать, потому что Аню надо было спасать. Первым делом следовало поставить на место сотника чтобы не мешал и я решил в очередной раз сыграть на людских суевериях. На этот раз мне совсем не было стыдно,

– Гневишь бога, Неждан! – как можно более грозно сказал я – Это ему решать, а не мне и не тебе.

Хрен тебе и хрен Всевышнему, подумал я! Ни бог, ни черт не отнимет у меня мою Анюту!

– Ты почему Уладу прогнал? – я повысил уровень гнева на пол-децибела.

– То ж волшба!? – неуверенно пробормотал сотник.

Надо было развивать успех.

– Помнишь, что изрек Апостол Павел жителям Реховота?

Сотник, разумеется, не имел ни малейшего представления, также, как и сам апостол, а Реховот, которым в апостольские времена и не пахло, вылез у меня совершенно случайно.

– А сказал он следующее – я назидательно поднял палец вверх – «В маслах и травах дух Иисусов и тот, кто ими лечит – благословен».

Пожалуй, такой фразы не постыдился бы и сам Павел.

– У твоей дочки пневмония – храбро поставил я диагноз и, в ответ на недоуменные взгляды всех присутствующих, пояснил – Она застудила дыхание. Немедленно верни Уладу, она мне поможет.

Служанка-наложница выскочила в сени, не дожидаясь указаний растерявшегося сотника. Но как же лечат воспаление легких народными средствами? Компьютера под рукой не было, как не было и спасительной Сети. Я напряг память и вспомнил свою бабушку. Это была не одесская бабушка, а питерская. Работала она медсестрой в поликлинике и могла вылечить любую детскую болезнь не дожидаясь врача. Меня она лечила малиной и «банками». Банки! Я помнил с детских времен тот страшный факел из пропитанной спиртом ватки на палочке от мороженного и стекляшки, прилепленные к моей тощей спине. Потом бабушка тихо скончалась от болезни почек, а мы с мамой уехали в Израиль, но память сохранила мягкие и теплые шлепки вакуума по спине.

– Неждан! У тебя есть склянки ромейского стекла?

Сотник открыл было рот, но ответить не успел.

– У меня найдутся – произнес голос у меня за спиной.

Это была женщина средних лет, одетая также, как Ведана и служанка. Да что они тут все, в типовые модели от «Томми Хилфигер» одеты, промелькнула в голове и исчезла дурацкая мысль. Это, надо полагать, и была Улада. Серо-голубые глаза из под платка, на которые свешивалась светлая прядь волос, глядели насмешливо.

– Неси! – потребовал я.

– Сборы принести? – спросила она.

– Чем ты воспаленное дыхание лечишь?

– Малиновый отвар, чтобы жар снижать, да иван-чай-трава от заразы.

– Неси все.

Улада исчезла. Мне было неспокойно. В наше время тяжелое воспаление легких укладывало в больницу и лечилось антибиотиками, в киевской же Руси еще не было пенициллина для моей умирающей Ани. Или был?

– Неждан, слушай меня хорошо, как самого князя! – сказал я, по нахмуренному лицу сотника понял, что сказал глупость и поправился – Слушай, как попа в церкви… Твоя дочь тяжело больна и ее жизнь в опасности. Помочь ей может только освященный хлеб. Иконы в доме есть?

– Иконы? – тупо переспросил он.

– Образа, лики! – нетерпеливо перебирал я синонимы.

– Да, есть лики. Как не быть. В горнице висят.

– Тогда тащи сюда весь старый хлеб, что есть в доме. А вы что стоите? – я повернулся к спецназовцам – Ищите по соседям.

Через несколько минут на столе передо мной лежали куски черствого хлеба. Перебрав их, я отложил в сторону заплесневелые корки и указал на них Неждану.

– Вот эти куски положи за образа, за лики. Пусть полежат минут десять.

– Десять чего? – снова удивился сотник.

– Ну, пока не прочитаешь десять раз «Отче наш».

Он опять уставился на меня полными непонимания глазами. Да как же у них назывались молитвы?

– Патер ностер!

В глазах сотника появилось облегчение, он кивнул и стал загребать заплесневелые корки большими ладонями. В дверях он столкнулся с Уладой, тащившей два узелка, в одном из которых что-то звякало. Мы с ней расставили пустые разноцветные склянки мутного стекла на столе. Это было совсем не похоже на бабушкины «банки», но выхода не было. Как же она это делала? Вроде бы мазала спину вазелином?