Марк Рабинович - Времена

Наперерез нам из леса выскочили несколько всадников. Некоторые в пластинчатых латах, некоторые в кольчугах, а один и в таком-же, как и у меня тигелее, они держали в руках кавалерийские пики, а их длинные, не прикрытые шлемами волосы развевались по ветру. Выглядели они именно так, как по моему книжно-киношному представлению и должны были выглядеть средневековые венгры: темноволосые, со свисающими вниз усами и густыми, надвинутыми на глаза бровями. За стремя каждого мадьяра держался пехотинец, в которых, по топорам и заросшим бородами лицам я признал соловьевцев. С одного из коней в воды Смородины соскочил человек, сидевший ранее за спиной всадника. Он подошел к нам, разминая ноги и было заметно, что твердая земля для него привычнее качающегося седла. Не торопясь он потянул из ножен кривую саблю.

– Ну, здравствуй, Илиас – сказал он.

– И тебе не хворать, Соловей – негромко отозвался Муромец и я заметил, как он отставил носок левой ноги, готовясь к прыжку.

Я с интересом взглянул на его противника. Соловей был не стар, но и не молод, лет пятидесяти, если судить по мерка 21-го века. Был он совершенно лыс или гладко выбрит, а его густая седая борода была, в отличии от остальных соловьевцев, аккуратно подстрижена. На груди его туники был намалевал белой краской сложный символ из множества соединенных крестов и ветвистых свастик.

– Хочешь биться, съзоротай князев? – насмешливо спросил разбойник, перебросив саблю из правой руки в левую так ловко, что мог бы заслужить похвалу голливудских режиссеров.

– Надеешься сразить меня? – продолжал Соловей – А каган не заругает ли? Что тебе наказывал Владимир?

– Не помню – спокойно ответил Муромец – С памятью у меня плохо стало. А ты что, теперь Киеву служишь? Сколько же тебе Владимир платит? Надеюсь, ты не продешевил?

Лицо Соловья потемнело, в этой словесной дуэли он явно проигрывал.

– Мне никто не платит, ты, христов прислужник! Я бьюсь за наших старых богов!

– Что-то твоими трудами народ от твоих богов к кресту потянулся – вставил Алеша.

– С девками и бабами сражаешься? – добавил Добрыня – А не боязно ли с малыми детьми воевать? Ну, Змей тебе в помошь, поборник старой веры. Так вот почему ты помощи у угринов запросил.

Угринами здесь, по видимому, называли протовенгров: оказывается моим товарищам это народ тоже был известен. Пока происходила эта перепалка, мы, вчетвером, встали плечом к плечу, а соловьевцы начали окружать нас полукругом. Было их человек десять и столько же венгров, но последние не вмешивались, так и оставшись верхом и держа свои пики вертикально. Соловей с соловьевцами угрожающе надвинулись и Добрыня положил руку на меч за спиной. Рука Муромца дрогнула на поясе и я понял, что еще мгновение и его кинжалы взлетят. Напряжение, и без того высокое, достигло своего предела. Мне показалось, что даже воздух над рекой звенит от невидимых, натянутых нитей. Сейчас! Я сжал обтянутую кожей рукоять…

Внезапно, что-то начало меняться. Нет, напряжение не ослабло и моя рука все так-же судорожно сжимала рукоять меча, а клинок Добрыни даже начал выползать из ножен, показывая верхнюю часть своего жала. И в то же время мы почувствовали, что куда-то исчезло то ощущения рубежа, после которого нет возврата и есть только вихрь схватки. Мы все еще были готовы биться, также как и наши противники, но уже понимали шестым чувством, что боя не будет. Но почему?

Она шла по воде между нами так, как прогуливаются по дорожкам бульвара Ротшильда в Тель-Авиве: легко и безмятежно. Женщина медленно пересекала реку как раз посередине между двумя отрядами. Высоко подняв голову, она, однако, не смотрела ни на кого из нас, устремив свой взгляд куда-то вперед и немного вверх, как будто она видела там что-то недоступное кому-либо из нас. Соловьевцы медленно опускали свои топоры и рогатины, и медленно, очень медленно опускалось острое лезвие сабли их атамана. Добрынин меч тоже скользнул обратно в ножны и рука ушла с рукоятки на затылок, как будто он собирался в недоумении почесать его. Алеша за моей спиной глубоко вздохнул, снимая напряжение и я увидел затылком, как расправляется туго натянутая тетива Куркуте.

– Веда – прошептал Муромец.

Это прозвучало как имя и я всмотрелся в лицо женщины, которая как раз остановилась и обвела нас всех внимательным, ничего не выражающим взглядом. Черноволосая, с удивительно бледным лицом, она, казалось, не имела возраста. Гладкая кожа лица говорила о молодости, а необычно светлые, глубокие глаза могли принадлежать и старухе. Темные волосы были заправлены под налобную повязку, а не скрыты платком, как у полянских женщин. Нет, на полянку она не была похоже, да и ни на кого иного. Казалось, что у нее отсутствует не только возраст, но и национальные черты. Вот только глаза, огромные белесые глаза… «Чудь белоглазая» вспомнилось мне. Да, было в ней, пожалуй, что-то финно-эстонское, этакое внутреннее спокойствие северного народа.

– Здравствуй, Илиас – произнесла Веда низким, насыщенным обертонами голосом – Зачем опять пожаловал в наши края?

– То не ваши земли, а северские да вятские – угрюмо возразил Илья.

– Здесь тоже земля наших богов, а не вашего Христа. Сам-то ты в княжего бога не веруешь. Зачем же чужому богу служишь?

– Не лукавь, ведунья – возразил Муромец – Ты же и сама ни в каких богов не веришь.

– Верно говоришь, съзоротай, лукавлю я. Не в богах тех суть, а в мудрости. Ваш князев Христос несет свою мудрость, да и пусть бы нес. Беда в том, что он иную мудрость отвергает. «Ведовство суть бесовство» кричат ваши попы и добро бы только кричали, а ведь того и гляди жечь начнут.

И начнут, с горечью подумал я, ничего ты не поделаешь. Прогресс, черт бы его побрал. Женщина, как мне показалось, тоже это понимала, а может она читала мои мысли. Теперь Веда смотрела только на меня, кидая другим свои слова не глядя на них, через плечо:

– Не велю вам более кровь проливать. Разойдитесь в разные стороны, не гневите меня, а то сами знаете, что будет.

Я-то как раз не знал, но и «соловьи», и венгры и киевляне были, по-видимому, осведомлены лучше меня. Медленно-медленно, опасливо поглядывая друг на друга, бойцы обоих отрядов начали расходиться по обе стороны реки, стараясь держаться подальше от Веды.

– Хазарин пусть останется – заметила она, по прежнему смотря только на меня – У меня к нему разговор.

Я успел заметить тревожный взгляд брошенный на меня Ильей. Веда повернулась к соловьевской ватаге:

– А ты, Соловей, охолонил бы своих людей, больно уж они охочи кровушку проливать да девок портить. Как бы северяне, вятичи да радимичи не побежали креститься, лишь бы от твоих молодцев подальше.

– Кровь к крови зовет, великая – сказал Соловей, глядя ей прямо в глаза – Не я ту кровь проливать начал и не в моих теперь силах то прекратить. Будь что будет, а я свою жизнь уже прожил и не изменишь теперь ничего. Но я за свое отвечу.