Катерина Ольшина - Русалки

Кладбище хранило в себе следы и загадки, по меньшей мере, столетней истории – на некоторых плитах значились финские имена, а многие даты жизни и смерти погребённых указывали на девятнадцатый век. Некрополь был огорожен полуразрушенной низкой каменной стеной, поросшей мхом, одуванчиком и молодой крапивой. Я вздохнул и решил уже направиться в сторону усадьбы, как краем глаза заметил напротив кладбища, прямо под сенью чёрных суровых елей, странное светлое строение. Дом?

Решительным и быстрым шагом поспешил к этому сооружению и, миновав строй мохнатых елей, опешил от изумления. Прямо передо мной стояла кирха. Высокая, кажущаяся лёгкой постройка состояла из трёх ярусов, верхний из которых венчала овальная жестяная крыша в виде маленького купола с оцинкованным крестом. За ней, возвышалась колокольня. Чуть поодаль от входа в кирху лежал огромный замшелый валун с яркой латунной табличкой с выгравированными именами погибших во время советско-финской войны.

Я обошёл строение, попытался заглянуть в окна. Пыльные стёкла скрывали внутреннее убранство храма. А вот дверь оказалась не заперта, и, только я собрался потянуть её на себя, как прямо за моей спиной раздалось:

– Интересуетесь?

Люди в этом захолустье умели пугать, тихо подкрадываясь сзади. Я выдохнул и обернулся. Рядом со мной стояла женщина лет шестидесяти в синей олимпийке с надписью «СССР», застегнутой до самого горла, и в растянутых на коленках спортивных серых штанах. На ногах были надеты резиновые галоши грязно-болотного цвета, из которых торчали пёстрые шерстяные носки. Лицо женщины, довольно приятное и доброе, избороздили многочисленные морщинки. Крупный нос и тонкие губы роднили их обладательницу с античными слепками с лиц знатных римских дам. Аквамариновые лучистые глаза смотрели на меня участливо, сосредоточенно и мягко. Самым удивительным в пожилой даме была длинная седая коса, которой женщина явно гордилась.

– Добрый вечер, – выдохнул я.

– Добрый, – она изучающе склонила голову. – Вы нашей кирхой интересуетесь? Не местный, ведь так?

Вот уж принесла нелегкая…

– По делам приехал. К знакомым.

Я ожидал вопроса: «К кому?», но седовласая хранила молчание и как-то странно улыбалась.

– А я за всем этим приглядываю, – наконец произнесла она. Голос у неё был тоже необычным – очень низкий тембр, с хрипотцой. Если бы я не видел её, то мог подумать, что со мной говорит мужчина.

– Меня зовут Вера Михайловна, но многие называют бабой Верой. По делам, значит, приехали. А как Вас зовут?

– Иван.

– Ваня – хорошее имя, русское, – разулыбалась, засветилась. – А что за дела-то?

Я думал не более секунды, стоит ли говорить ей о картине, и решил соврать. Всё же Ефим просил о конфиденциальности.

– Приезжал в ваши места с намерением прикупить себе дачу, но ничего хорошего не нашёл.

Баба Вера смотрела на меня прямо, словно чувствовала моё вранье, но из приличия молчала.

– Домов у нас здесь мало, – ответила она и подошла ближе ко мне. – Да и жизни нет. Деревня-то вымерла почти. Озёра, если только… А так любоваться на косые заборы да кормить комаров.

Женщина не отводила взгляда.

– В этой кирхе – моя работа, моя жизнь.

Я удивлённо поднял брови.

– Бывшая библиотека, – пояснила она. – Да архив этой церкви. Прошлое здесь живёт, а я это прошлое храню. Библиотека гибнет, книги все старые, ничего нового нет, но зато есть много интересного. Да и не ходит сюда почти никто. Раньше в библиотеку хоть ребятишки прибегали, а сейчас совсем пусто. Но я каждый день здесь бываю. Многое знаю о наших местах. Может, заглянете? Глядишь, что-то интересное узнаете?

Я помотал головой:

– Простите, очень приятно было познакомиться, но меня ждут.

Откланялся, вежливо улыбнулся бабе Вере и отправился к особняку Старицких.

Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства

«…В своей картине „Майская ночь“ я тоже кое-что прошёл, и, кажется, не испортил. Например, воду на первом плане всю сделал темнее, первый план с правой стороны прошёл, бугорок под лодкой, над плотом, переменил, гору с тополями кончил, деревья около дому изменил несколько, и в тонах, и в форме, и наконец, другой берег облегчил в тонах, и даже пришлось пройти и небо. Словом, прошёл всю картину. В настоящее время она пожухла страшно, но Г. Г. Мясоедов обещался её покрыть белком основательно». 10 10 И. Н. Крамской: Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837—1887 гг. – Письмо №28. П. М. Третьякову. От 10 апреля 1872 г. С.87.

23:00

Сидели мы хорошо, дружно. Есения с интересом расспрашивала меня о городской жизни, о работе искусствоведа, то и дело стреляла глазами в сторону Сони и помешивала длинной осиновой палкой угли, что стыли в синей прохладе майского вечера. Донимали комары, но мы старались не обращать на них внимания. Соня была, скорее, грустна, чем весела. Молчаливая и как будто чем-то озабоченная, она улыбалась невпопад и была погружена в свои мысли. Есения с Димой были заняты завтрашним приездом дочери и суетливо и громко обсуждали предстоящий день. Моя старушка стояла рядом с домом, слава Богу, не поцарапанная, но грязная и слегка потрёпанная от непривычной, разбитой дороги.

Я любовался Соней. Она напоминала мне деревенскую нимфу – невозмутимую, спокойную, знающую цену своей красоте. Этакая славянская мавка 11 11 Мавка – персонаж украинской мифологии, русалка. с русальими волосами, готовая околдовать очередного заплутавшего молодца. Алексея долгонько не было, а Соня ждала его, ох, ждала. Это было заметно. Наконец он появился из-за угла дома. Уже издали я узнал его по грозной фигуре – именно он проверял мои документы на въезде в Карелию.

– Ну! – прогремел издалека пограничник-тракторист. – Эх вы! И меня не дождались! Лёша грузно упал на скамейку прямо возле меня.

– Рад Вас видеть здесь. Как устроились? – поинтересовался он, наливая себе в рюмку «Берёзовую слезу».

– Как видите, грех жаловаться, – повеселился я и тут же добавил: Благодарю за помощь.

– Не стоит! – Алексей обнял Соню.

Я видел, как она сердится на него. Со стороны это выглядело очень мило.

– Жена сказала, Вы здесь из-за картины.

– Из-за неё.

– Ненадолго, значит?

– Надеюсь, завтра-послезавтра уеду…

– Да оставайся!

Мы перешли на «ты». Окей. Глаза у Лёши были светло-карие и весёлые. На щеках – румянец. Он пробасил тост, и мы выпили.

Дима встал и вышел из-за стола. Я понял, что он идёт покурить и поспешил за ним, предварительно проверив, в кармане ли телефон.