Андрей Панюков - Перемилово

– Куда? – не понял Веня.

– На погост. Кладбище так по-старому называется. Доктор с ним бился, да всё без толку. Вроде и кости целы, и внутренние органы в порядке, а зачах Стёпка как растение, у которого корень подрубили. Отчего помер – никто не знает. Жалко дурака, говорили же ему: не буди лиха пока оно тихо. И дёрнул его чёрт с колдуном этим связаться.

– Дедушка, ты и впрямь думаешь, что он колдун?

– Да это я так, к слову пришлось. Колдуном ведь его прозвали, Исидора-то. Я, конечно, не верю, но другие поговаривали, что Стёпка не просто так помер. То ли в какую точку Исидор ему попал, то ли ещё чего. Кто ж его знает? Однако после того случая лесника многие бояться стали. Суеверия, конечно, но всё же: как это объяснить? Ну-ка, сынок, посмотри, сколько там уже налилось? – дедушка указал на большую бочку.

Веня быстро забрался наверх по лестнице.

– Ого! – крикнул он. – Сантиметров пять до края!

– Хорош, – решил дедушка и отключил питание насоса.

Гул воды сразу смолк. Дедушка перевёл трубу во вторую, меньшую по размеру бочку, и снова включил питание. Зашумел тугой напор воды.

– А что же дальше с ним было? – спросил Веня, когда они с дедушкой снова уселись на скамейку.

– С кем? – не понял дедушка.

– С отцом дяди Фёдора.

– А, с Исидором. Да тоже ничего хорошего. Сгорели они с женой перед войной.

– Сгорели? – охнул Веня.

– Да, пожар был. Что и как – никто не знает. Хватились, когда уже под крышу полыхало. Хорошо, Фёдора не было, а то бы тоже сгорел. Ты историю, как он в лесу пропал, слышал?

Веня кивнул.

– Эту историю все знают, – продолжал дедушка, – потому как Фёдора все любили, а вот родители его – другое дело. Да и мало осталось тех, кто их помнит. Я, бабушка, да ещё два-три человека со всей деревни. С Фёдором-то мы дружили раньше. Он хоть и изменился после того случая, но о дружбе нашей по сей день помнит и меня отличает.

– Дедушка, – решил задать Веня давно мучивший его вопрос, – а ты у дяди Фёдора дома бывал?

– А ты почему спрашиваешь? – прищурился дедушка и внимательно посмотрел на внука.

– Да так, – смешался Веня, стараясь сохранить непринуждённый вид. – Просто я подумал, что раз вы друзья были, наверное…

– То-то и оно, – вздохнул дедушка. – Никогда я в дому у них не бывал. Ни до войны, пока родители его живы были, ни после, когда он новый дом себе прямо на пепелище поставил. Хоть и дружили мы с Фёдором, и парень он был хороший, а в дом к себе никогда не звал, говорил, мол, отец не велит. Ну а потом, как я с войны вернулся, хотел зайти к нему, да только он ко мне на крыльцо вышел, а в избу не пригласил. Я сначала-то удивился. «Что ж, Фёдор, в хату не зовёшь? – спрашиваю. – Ты же теперь здесь хозяин». А он отвечает: «Отец не велит». Тут я подумал, что видать у Фёдора после всего пережитого мозга набекрень съехала. Мне ли его судить? Столько всего на него тогда навалилось, кто ж такое выдержит? А какой Фёдор парень был когда-то! Душа нараспашку, а уж в драке силён – он один во всей округе Стёпку Быка, не будь помянут, на землю клал. Да и дрался-то с ним только потому, что Стёпка покойный сам всех задирал. Фёдор-то что тогда, что сейчас – мухи не обидит. А как-то раз он, считай, всю деревню спас.

– Это как?

– А вот слушай. Времена послевоенные неспокойные были, народ на фронте к крови привык, ни своей, ни чужой не жалели. Кто после войны к мирной жизни вернулся, а кто и по другой дорожке пошёл. Оружия фронтовики понавезли с собой трофейного.

В пятьдесят третьем, как Сталин умер, стали уголовников по амнистии выпускать. Ехали они поездами с востока, и через наш районный центр составы шли, от которого до Ефремово совсем недалеко. Уголовники-то народ бешеный, выпустили их, а они словно как звери дикие. Перепились в поезде, а на станции буфет громить начали, да близлежащие магазины. А часть из них грузовик захватили, человек двадцать их было, с оружием, и по деревням поехали. А народ-то весь в лугах, на покосе, дома старики, дети да больные. Пока до нас они доехали, в трёх сёлах побывали и везде стога, а где и дома поджигали, сволочи. Грабили, брали всё, что могли, грузили в машину, но долго нигде не задерживались, видать, хотели обратно к следующему поезду вернуться.

Как к нам мазурики эти ехали, повстречался им на дороге Степана Аркадьевича, фельдшера нашего сынок, Алёшка. Они остановились, схватили его и в машину к себе. Боялись, наверное, что увидит их, да расскажет кому. Алёшка-то потом и поведал нам, что дальше было.

Клыковых дом, как ты знаешь, недалеко от дороги стоит, и при подъезде к деревне он первый. Вот туда-то они и завернули. Может, хотели разузнать сначала, много ли народу в деревне, а может просто решили с него начать и пограбить.

Фёдор, как мотор услыхал, на крыльцо выглянул. Бандиты эти из кузова высыпали, страшные, пьяные, да с оружием. И был среди них вожак, авторитет по-ихнему, возрастом он был постарше, ехал в кабине, куда Алёшку посадили, и командовал этим сбродом. А они хоть и банда бандой, а слушались его, боялись видать.

Вот подбегают мазурики эти к крыльцу, сгрудились вокруг, а дальше не идут. Главарь их из кабины вылез и пошёл к дому неторопливо. «Чего сопли жуём?» – спрашивает. «Да вот, – отвечает один, – хозяин не пускает». – «Чего-чего?! – пьяно-лениво удивился бандит. – Покажите-ка мне этого хозяина!» – а сам финку (это нож такой) достал и пошёл к крыльцу вразвалочку.

Подошёл к Фёдору, что в дверях стоял, ножом в руке поиграл и спрашивает с издёвкой:

«Ну что, герой, в гости пригласишь или сами зайдём?»

«Отец не велит» – сказал Фёдор и захлопнул перед носом у бандита дверь.

«Дай его мне, я его на ремни порежу!» – истошно завопил один из уголовников и, получив разрешение (главарь дёрнул головой в сторону двери), рванул скобу, заменяющую дверную ручку, на себя и скрылся внутри. За ним толпой повалили остальные бандиты, а вожак зашёл в дом последним.

Снаружи остались только Алёшка и шофер, которому было поручено стеречь мальчонку. Водитель вылез из кабины, погрозил Алёшке кулаком – «Сиди здесь!» – и разлёгся на траве, прислонившись к переднему скату. Наступила тишина.

Алёшка стал подумывать о том, как бы тихонечко вылезти из машины и дать стрекача, и уже было начал осторожно поворачивать ручку двери, как внутри дома раздался приглушённый закрытой дверью, но жуткий, леденящий душу и какой-то нечеловеческий вой. Алёшка оцепенел от страха, а шофер-уголовник вскочил на ноги. Вой всё продолжался и продолжался, казалось, бесконечно долго, пробирая до костей и заставляя вибрировать от ужаса каждую клетку. Потом жуткий звук оборвался, и на какую-то долю секунды установилась тишина, вслед за которой внутри дома раздался треск, шум и сливающиеся в истерическую какофонию дикие крики.