Артём Останский - Слово закона. О магах и людях

© Артём Останский, 2019

ISBN 978-5-0050-1746-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Утренние лучи пробивались в щель меж бордовыми занавесками и били мальчишке в глаза. Он, прищурившись, приподнялся на кровати, мотнул головой и широко зевнул; бойко потер сонные, слипающиеся после дурной ночи глаза, привычно погладил многочисленные рваные шрамы на правом предплечье и подошел к зеркалу, что стояло у стены, справа от широкой кровати. Вид был воистину скверный: разбитое, примятое после сна лицо, глубокие синяки под глазами, опухшие веки. Мальчик наспех пригладил взъерошенные, непослушные темно-русые волосы, весь насыщенный теплый цвет которых – как шутила его мать – забрала с собой осень – пора, в которую он родился. Взял расческу и кое-как зачесал их назад, на лэрскую моду Ил Ганта. Оделся и спустился вниз.

Завтрак, как и ожидалось, был еще не готов, поэтому он отправился в сад. В воздухе безрадельно властвовал аромат белых, алых, красных, розовых и желтых роз. Узкая серая мощеная дорожка проскальзывала под аркой с цветущими лозами, тянулась вдоль многокрасочных цветов и пышных остриженных кустарников и вела к небольшому, обрамленному массивными отесанными камнями, пруду. У кромки пруда сидела девушка и лениво что-то бросала в воду, судя по всему, хлеб уткам. Все тревоги, принесенные ночью, мгновенно развеялись, когда мальчишка увидел это женское очертание с жесткими, но ровными светло-русыми волосами.

– Эй, Нария, – помахал он старшей сестре и быстрым шагом устремился к ней.

Девушка обернулась; он отчетливо уловил чудное преображение: ее проникновенный печальный взгляд засверкал радостью, а уродливые шрамы на щеках, рубцами переползающие на скулы и лоб, сжались под напором заботливой улыбки.

– Доброе утро, Оренчик. Как спалось?

– Неважно, если честно. – Орен присел рядом с сестрой, отломал ломоть хлеба и бросил в пруд; на него тут же, плескаясь и крякая, накинулся выводок утят во главе с мамой-уткой. – Всю ночь кошмары мучали. Зря ты вчера на День Огня не ходила – весь Даламор на ушах стоял. Ну и мы с ребятами собирались на ярмарку на Менестрельскую площадь сходить – там огненные сласти продавали, вкусности всякие, безделушки, ну и эти были… как их?.. факилы… факиры… факулы… короче, мужики полуголые факелами жонглировали и огнем дышали, мол, люди, а магией владеют. Самозванцы те еще! Ну, условились мы у Северных ворот собраться. А Нил, представляешь, в юбке пришел! Говорит, мол, в таких все… эти… ну, барды, в общем, в Халлии ходят.

– Илинис. Созидатели, мыслители, – с улыбкой поправила Нария. – Это не юбки, а килты.

– Да-да, так он юбчонку свою и называл. До слез вчера с этого ухахатывались. А потом Андор приперся… с коробочкой какой-то. И Нилу отдал, говорит, мол, подарок тебе, у кровати поставишь, будешь любоваться на ночь. Открывает, значит, Нил подарок и всем нам показывает. А знаешь, что внутри было?

– Что?

– Кошачья голова! Отрубленная, облепленная мухами, черная маленькая голова… И глазик был один приоткрыт – а там гной мерзкий, засохший. Вот кот этот ко мне всю ночь и наведывался.

Нария ласково прижала Орена к груди. В ее объятьях он, казалось, изолировался от всего мира: так и сейчас, когда рассказанная им история вновь породила непонятное волнение, дурные воспоминания кошмаров, заботливые руки сестры улетучили все тревоги.

– Дети жестоки, братик, к сожалению, очень жестоки. Главное, что ты-то у меня не такой, – приговаривала Нария, заботливо поглаживая его по голове.

– А знаешь, что сделал Нил?

– М?

Орен немного отстранился от объятий, заглянул сестре в лицо – самое прекрасное и доброе лицо в мире! – и шрамов он совсем не замечал – ожидая получить в награду самую милую улыбку на всем белом свете.

– Он вежливо поблагодарил Андора за подарок. Закрыл коробку и похоронил кота… голову в смысле, прямо с коробкой вместе. И сказал: «Молодец, Андор, на гробик не поскупился». Даже службу провел за упокой как для человека.

Он получил, чего хотел. Нария улыбнулась так, как любил Орен более всего – снисходительно, добродушно, любяще. Непроизвольно он и сам засиял улыбкой.

– Лэр Орениус и… вы, завтрак готов! – бесстыдный звонкий оклик прервал беседу.

Низкорослая служанка с темными одеревенелыми волосами, чье лицо усыпали угри, стояла у террасы и спесиво улыбалась.

– Что значит «вы»? Пусть она и не лэрэса… Как ты обращаешься к госпоже Нарии?! – решительно подскочил Орен и сжал кулаки.

Юношеская злость играла в нем всякий раз, когда служанка – пусть и лэрэса – обращалась с высокомерием к сестре, которое, без сомнений, переняла от его матери.

– Лэр Клаунерис и лэрэса Дариния с вашим братом уже в обеденной – все ждут вас… только вас, – язвительно бросила служанка и отвернулась, направилась в дом.

– Я тебя не отпускал! – топнул Орен.

– Тише, братик, тише, – встала Нария и легонько помяла ему плечо. – Не нужно этого, будь мудрее. Пойдем лучше к столу, там и правда, должно быть, все заждались.

В просторной обеденной с раздвинутыми кремовыми занавесками на широких окнах, выходящих на восток, так, чтобы утреннее солнце освещало трапезу, за столом, накрытым белой скатертью, изящно сервированным разнообразными блюдами, уже сидели отец и мать Орена. Клаунерис Хоулс, нахмурив густые светлые брови, сосредоточенно изучал какие-то бумаги. Дариния качала на руках Клаунериса Младшего – трехмесячного младенца, завернутого в белые пеленки.

– Ч-ч-ч-ч, ч-ч-ч, будущие лэры не плачут. Ты чего плачешь? Не плачь. – Качала на руках ребенка она. Растрепанные русые, еще более светлые, чем у Нарии волосы, падали младенцу на лицо. – Ч-ч-ч. А, вот и вы! Явились наконец-таки. Сколько вас можно ждать? Сколько раз тебе можно говорить? Проснулся – иди за стол и жди завтрак. Нечего с людьми по садам якшаться!

Отец даже не поднял взгляда.

Усевшись за стол, Орен злостно сжал вилку.

– Прошу прощения, лэрэса мать, это я виновата, – склонив голову, робко оправдывалась Нария. – Я задержала…

– Конечно ты. Кто ж еще? Ты почему не помогала на кухне, как я тебе велела уже тысячу раз?! – Клаунерис Младший пронзительно заревел. – Видишь, что ты наделала?! Своим присутствием ты растревожила нашего будущего лэра! Садись есть, пока я не передумала и не отправила тебе в харчевню.