Лилит Мазикина - Волчьим шагом, или Время для сказок

Наконец, продукты в холодильнике закончились, и я сочла это знаком к тому, чтобы пойти проведать Кристо и Дину. Аккуратно переплетя все сорок косичек, натянув свой «готический» наряд и нанеся боевую раскраску, я выхожу из дому за полночь и уже к четырём оказываюсь на опушке леса Святого Иштвана – естественно, соблюдая все предосторожности, какие могу придумать. Немного покружив по лесу и не обнаружив сторонних наблюдателей, я подхожу к домику. Кристо, видно, заранее чувствовал – сидит на крыльце и потягивает разбавленное вино. Увидев меня, он улыбается и приглашающе похлопывает по деревянной ступеньке рядом.

– Привет, – вполголоса говорит он, когда я сажусь. – Не хотел орать издалека, мачеха спит. Очень рад тебя видеть.

– Здравствуй. Что-нибудь получается?

– Неа. Мне кажется, это не происходит так быстро.

– Ну да, наверное.

– Вина?

– Только чуть-чуть.

Кристо не проявляет и тени намерения встать и принести чистый стакан. Вместо этого он залпом осушает свой и наливает туда неразбавленного вина. Протягивает мне. Не сказать, чтобы у меня были причины, но именно после него пить не хочется. Я не решаюсь показать это – не хочу обидеть – и делаю глоток. Это опять «Кадарка». Без гуляша на закуску она кажется слишком кислой и слишком терпкой. Кристо пододвигает незамеченное мной сначала блюдце: на нём чернеет маленький кусочек зажаренной кровянки. Да, ведь неделя прошла… Я жую колбасу – без сала она почти отвратительна – и быстро запиваю оставшимся вином.

– Интересно, где этот Гаэлисс? – бормочу я, разглядывая блюдечко. – Наверное, славное курортное местечко на берегу Балтийского моря. Сосны, песок…

Кристо прыскает.

– Чего?

– Лилян, это же просто фабрика так называется.

– Да?! Вот же ёж ежович, никакой романтики не осталось в этом мире.

Кристо, улыбаясь, берёт мои жирные от масла пальцы и подносит к губам.

– Так её побольше?

– Гм, э-э-э, – я аккуратно высвобождаю ладонь. – Я вообще о всяких дальних странствиях, о трепете перед бесконечностью мира, о радостях открытия.

– А, ну… мне дальних странствий прошлым летом с головой хватило. Я теперь, наверное, стану идейным домоседом.

– А мне понравилось бродить. Столько всего нового видишь…

– Угу, с новыми людьми знакомишься. На полях у Вуковара.

Не знаю, имел ли он в виду мертвецов у костра или Златко, но настроение мне успешно испортил. Ах, как мне не хватает ложки и права ударить ею Кристо по лбу! Я встаю, чтобы попрощаться и уйти, но Кристо удерживает меня за руку:

– Лилянка, ну, посиди чуть-чуть, пожалуйста. Я полгода тебя толком не видел, только призрак с твоим лицом. Или ты меня с тех самых пор боишься?

– Ничего я не боюсь, – я сажусь обратно. – Просто вообще не представляю, о чём с тобой говорить.

– Расскажи что-нибудь. О себе. Я же почти ничего не знаю.

– Ты же читал про старушку и куриную лапку, – я невольно улыбаюсь.

– Да, занимательно было. Но ты мне что-нибудь ещё расскажи, пожалуйста.

Я немного думаю. Не так уж много в моём детстве моментов, которыми хочется делиться. Про голод – вспоминать неприятно, про то, как на похороны с крыши смотрела – примет за маньячку.

– Когда мне было лет двенадцать или тринадцать, мы с двумя другими девочками любили зимой, когда рано темнеет, ходить там, где фонарей не было – тогда на окраинах Пшемысля это обычное дело было – и выть под окнами. Хотя скорее, наверное, скулить, звуки получались премерзкие, безо всякого благородства.

– Это чтобы людей пугать?

– Да нет же, просто так. Ты понимаешь, совсем особенное ощущение, когда вот так свободно, из живота, вместе с подругами хором завываешь. Какое-то чувство освобождения.

– А почему тогда под окнами?

– Чтобы к людям поближе. Всё-таки немного было страшно, вдруг на вой волколаки прибегут. Жаль, потом родители их узнали, испугались. Запретили им со мной выть. А одной неинтересно.

– Хочешь, повоем дуэтом. Прямо сейчас.

– Тётя Дина же спит.

– Ну, отойдём в лес повыть. Тем более луна вон какая яркая, не заблудимся.

Я колеблюсь, но то ли природная авантюрность, то ли стакан вина заставляют меня согласиться:

– А пойдём!

Ночь в лесу всегда немного тревожит и настраивает на сказочный лад. Тёмная неровная тропинка, чёрные, с серебристыми верхушками, деревья, ветки, хлещущие по лицу и норовящие выколоть глаза, крапива и какие-то прутья, бьющие по ногам при неловком шаге. Запахи листвы, мяты, древесной трухи и лесных трав. Мы идём, выставив вперёд руки, чуть не спотыкаясь о торчащие корни или камни, и хихикаем, чувствуя себя юными следопытами лет девяти, сбежавшими в ночь на Ивана смотреть мавкин хоровод. Рассказывают дети друг другу такие истории – пляшут, мол, утопленницы кругом там, где спрятаны клады или закопаны убитые бессердечными матерями младенцы. Сами мавки красивые, весёлые, а узнать их можно так: волосы у них длинные, выбеленные водой, и светятся, как луна, кожа холодная и мокрая, ноги босые, а если на спине поднять рубашку, то можно увидеть все внутренности, потому что кожа и мясо со спины раками поедены. Как на берег пойдут гулять, так всё бегают, да хохочут, а в ночь на Ивана начинают хороводить – если над кладом, то с весёлыми песнями, если над младенцем, то с тоскливыми. Как видят мужика или парня, сразу просят у него расчёску, а если не даст – защекочут насмерть, от смеха или живот лопнет, или щёки. А встретят девушку – станут её кружить-уплясывать, или в воду затащат в танце, или насмерть закружат. Только детей они не трогают, разве что в ночь на Ивана и в полнолуния – тогда и ребёнка могут защекотать или в воду утянуть. У нас в лагере рассказывали ещё историю о лицеистке, которая ходила в поход и отошла ночью по малой нужде, а на обратном пути наткнулась на мавку. Та с ней взялась плясать, да не перетанцевала – так всю ночь девушка с утопленницей и прокружились. Наутро лицеистку нашли – на рассвете, когда мавка сбежала, девчонка от усталости упала в обморок и потом ещё несколько дней не могла ходить, разбила себе все ноги. Некоторые уточняли, что девушка была цыганкой – они, известно, кого хочешь перепляшут, хоть чёрта лысого. После Вуковара я почти готова поверить в эту историю.

Чтобы не переломать ноги, я оставила сапоги под крыльцом и теперь нащупываю ступнями неровности земли и корни деревьев. Кристо идёт впереди, галантно отводя передо мной ветки. От того, что мы чуть пригибаем головы, оберегая глаза, может показаться, что мы крадёмся.

– Кристо, – шепчу я, – а вы на Ивана сбегали в лес?

– Мавок смотреть? Ага.

– И что, видали?

– Вроде того. Бродили, бродили раз и расцепились. Мы с дружком вышли на берег речушки, а там на нас из воды во-о-о-от такими страшными глазами девка смотрит. Красивая. Мы на неё таращимся, с места сдвинуться не можем – сейчас, думаем, ещё мавки вынырнут и утащат нас. Всё, конец, сложили головы младые! А она нас смотрит, и глаза такие – у-у-у… А потом я гляжу – на берегу одежда лежит и бельё женское. Это просто туристка какая-то голая купалась. Нам уже по тринадцать лет было, она и смутилась нас.