Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

Шемхазай рассмеялся.

– Ты жалеешь меня, сердце мое. Не стоит – я счастлив идти этим путем.

– А что случится, если они победят?

– Мир погибнет. Ты имеешь право знать это. Может быть, это произойдет на наших глазах. Но как бы ни повернулся сюжет, мы будем защищать людей от Тьмы.

С каждым днем сила Гвардии все увеличивалась, а люди боялись их все больше и больше. На последней войне Шемхазай потерял немало воинов, и сейчас Гвардия принимала новичков десятками. Шемхазай учил их магии – занятия длились часами и часами, пока воины не начинали шататься от усталости. Анне казалось, что в них почти не осталось человеческого: она не могла припомнить их улыбающимися или занятыми каким-то личным делом. У многих были дома в городе, но они не возвращались туда месяцами.

Как-то раз Анна стала случайным свидетелем сцены, больно поразившей ее: жена одного из солдат Шемхазая пришла поговорить с мужем. Это была молодая рыжая женщина с открытым, улыбающимся лицом. Ее муж, напротив, выглядел замкнутым и невеселым.

– Ты знаешь, – начала женщина, – а наши дети почти забыли, как ты выглядишь. Я не смею просить тебя о многом, но… может, ты зайдешь хоть на день?

По лицу мужчины пробежала тень.

– Может быть, – невыразительно сказал он, – но зачем? Ты сама видишь, что происходит, и дальше будет только хуже. Им нужно привыкнуть жить без меня. Вы ни в чем не нуждаетесь?

– О нет, – улыбнулась женщина, – ни в чем. Мы купили новый дом, как ты и сказал сделать.

– Хорошо, – кивнул солдат.

– Но я так скучаю по тебе.

Женщина не плакала, не пыталась вызвать жалость, но Анна чувствовала, что она сдерживается изо всех сил.

– Прости меня, – после паузы ответил ее муж, – это невозможно. Ты понимаешь сама: у меня другой путь.

Он поцеловал ей руку, отстранился от ее объятий и вышел. Защитные амулеты на шее коротко звякнули друг об друга.

Тот человек, увы, оказался прав. Анна еще не успела запомнить его имя, когда он не вернулся с «ночной прогулки», как называл это Шемхазай. Анна так и не узнала, как его убили, но это была первая потеря Гвардии за десять лет.

За этой потерей последовали другие; Шемхазай выслушивал известия с бесстрастным, непроницаемым лицом. Анна плакала вместе с вдовами и матерями и чувствовала – вместе с их болью – их зависть: «Ангел не может погибнуть, – говорили их глаза. – Она никогда не испытает того же, что и мы».

Если бы одна из бывших подруг Анны оказалась бы на ее месте, Анна спросила бы ее: «Как это?». Как это – быть рядом с ангелом? Звучит так странно.

Да, это было… странно. Странно, иногда пугающе. Иногда прекрасно.

– Ты можешь уйти, если хочешь, – сказал Шемхазай как-то раз. Без всякой связи с какими бы то ни было событиями, просто так.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – переспросила Анна. Она так и думала: это ненадолго, во мне нет ничего такого, чтобы создатель Гвардии Ангелов захотел бы провести со мной хотя бы год.

– Нет, – серьезно ответил Шемхазай. – Я хочу, чтобы ты оставалась. Но я хочу, чтобы ты знала: я не буду подчинять твою волю и не буду удерживать тебя силой. Свобода – один из лучших даров Создателя.

Было понятно, что он имеет в виду, но прозвучало это странно.

Потом, они, разумеется, не стали заключать брак. По законам города Анна по-прежнему оставалась незамужней женщиной, и мать неоднократно указывала ей на это.

Она много раз спрашивала себя: что я чувствую? Смутное желание, смешанное со страхом – впрочем, страх исчезал, стоило Шемхазаю подойти к ней на расстояние меньше шага. Как только он оказывался рядом, Анна чувствовала то же, что и в ту ночь, на ступенях дома Ребекки: волшебную легкость, полное доверие, радость. Золотое сияние не обжигало; Шемхазай умел быть нежным.

Его человеческое тело было красивым, но Анна всегда помнила, что это только оболочка, и Шемхазай в любой момент может сменить ее. Так что было бы глупо сказать: «Я люблю его глаза или улыбку». Нет. Тогда что? Голос? Слова, которые он говорит? Нет, нет. Что я люблю? – спрашивала себя Анна и не знала, как ответить себе.

Гвардия по-прежнему пугала ее – своей полной отрешенностью, даже отделенностью от всех остальных людей. Они воспитывали в себе безжалостность, понимая, что Тьма может принять любую форму, что Тьма умеет искушать. Боевая магия, которой их учил Шемхазай, работала быстро и безошибочно, но для этого требовалась концентрация и подавление чувств. Не только ярости или гнева. Сожаления, сомнения, любви.

Странно, как Шемхазай сохранил способность испытывать чувства, причем похожие на человеческие.

– Я не думал, что захочу этого со смертной женщиной, – сказал он Анне в первый же вечер. – Но так случилось. Когда я увидел тебя. Азраэль рассказывал мне о возможности любви, направленной на одного человека, но я продолжал считать, что это удел людей. Я ошибся.

Анна слушала его, боясь вздохнуть и пытаясь понять. Ей на мгновение показалось, что так будет все время: он будет пытаться объяснить ей что-то, она – пытаться понять. Каждый шаг будет трудным. Зачем ему это?

Но Шемхазай смотрел на нее с нежностью, и было непохоже, что он тоже предвидит тяжелую работу – попытки понять друг друга. Скорее, наоборот. В его глазах светилось какое-то обещание – чистое, вдохновляющее.

Он вспомнил, как Азраэль говорил: «Есть вещи, которые можно пережить лишь в человеческом теле. Боль, например. Но не только».

Большинство городских проповедников сходились на том, что телесные наслаждения греховны, что не мешало процветанию соответствующих заведений, а напротив, способствовало этому. Мужчины в то время искали удовольствий так яростно, как будто каждый день был последним. Городские законы не препятствовали этому прямо, и неудивительно: налоги с домов наслаждений шли в казну, и все были довольны. Разве что некоторые вздыхали о мифических старых временах, когда мужья и жены хранили друг другу верность. Но эти рассказы были такими же странными, как рассказы о том, что когда-то ночные улицы были безопасными.

Стражников на улицах становилось все больше и больше, а цена их молчания – все меньше и меньше; они поразительно легко вступали в сговор с кем угодно. Правитель создал особые отряды для проверки стражей на неподкупность, и их постигла та же судьба. Единственными, кого невозможно было подкупить, оставались… да, Гвардия. Но звать на помощь Гвардию мало кто рисковал.

***

– Оберон! – тихонько позвала Тета, входя в его мастерскую. – У нас гости.

– Кто? – недовольно спросил Оберон, оторвавшись от работы.

Картина изображала пейзаж – нет, целый мир, детали были настолько подробны, что каждую веточку, каждый бубенчик на цветном колпаке хотелось потрогать руками. Похоже, это был лесной праздник: птицы и звери в смешных нарядах танцевали вокруг огромного дерева, на ветвях которого сидели маленькие человечки – ростом с локоть, не больше. Человечки играли на каких-то диковинных инструментах – Тета никогда таких не видела. Сквозь ветки пробивался мягкий свет. Картина излучала беззаботность – как будто танцующие точно знали, что им ничто не угрожает. Именно это поразило Тету: контраст картины и атмосферы, сгустившейся в Иреме.