Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

Мастема отправил Элайду, подвернувшуюся ему под руку, аккуратно задушить женщину, бросившую камень в правителя (в поднявшейся суматохе та удачно, как ей казалось, сбежала). Но через минуту Элайда вернулась; в ее глазах дрожал страх.

– Мой Господин, – сказала она, склонившись. – Простите. Я не смогла признаться сразу. Это была блудница.

Она закрыла глаза и, наверное, приготовилась к смерти.

– Блудница? – озадаченно спросил Мастема.

– Да, мы так называем между собой Шафи. Она не смогла придумать ничего лучше.

– И почему ты стоишь здесь? Выполняй приказ. Быстро!

Элайда, все еще дрожа, кивнула и снова растворилась в толпе. Блудница когда-то была ее подругой, но теперь это не имело значения.

К середине ночи весь город был охвачен карнавалом, как пожаром. Дети водили хороводы вокруг статуй, а самые смелые просили разрешения взобраться на них. Глядя, как каменный гигант осторожно поднимает на плечо девочку, Азраэль подумал, что это понравилось бы и Оберону.

– Вот это карнавал! – говорили возбужденные голоса. – Куда лучше прошлого!

И тут Азраэль услышал – совсем рядом – слова, подарившие ему смутную надежду:

– Быть может, это знак перемен? Знак того, что все еще можно исправить? Что будут и хорошие времена?

Стихия карнавала вырывала из сердца грустные мысли: лица, изборожденные страхом и заботами, светлели на глазах. Продавцы сладостей ликовали, не успевая подносить покупателям новые порции. Часть персонажей с живых картин уже оставили свои места и смешались с толпой – их причудливые наряды только добавляли веселья. Другие еще держались, поминутно переглядываясь и смеясь. Только Ева куда-то исчезла раньше всех, но это и неудивительно – не может же жена правителя разгуливать по городу голой целую ночь.

Анна и Шемхазай танцевали на площади, окруженные хлопающими в ладоши людьми – они робели подойти поближе, но смотрели во все глаза. Шемхазая окружало золотое сияние; казалось, что оно распространяется и на Анну.

– Как ты себя чувствуешь, сердце мое? – тихо спросил Шемхазай.

Анна счастливо рассмеялась.

– Великолепно, а чего ты ожидал? Разве кому-то может быть плохо от твоей крови?

Слева закричала женщина. Анна и Шемхазай обернулись на крик. В колышущейся толпе было трудно что-то разглядеть, и Анна продолжала улыбаться – пока не увидела, как одна из шагающих статуй душит человека.

Шемхазай успел оказаться рядом и нанести удар. Человек выпал из рук статуи и ударился о мостовую с отвратительным мягким звуком. Статуя замотала головой и посмотрела на Шемхазая бессмысленными глазами. Не теряя ни секунды, тот вытащил изо рта статуи кусок пергамента, взглянул на письмена и разорвал пергамент пополам.

Голос Шемхазая прозвучал над городом, как тысяча труб, заглушая любые другие звуки:

– Гвардия! Общая тревога! Атакуйте статуи!

Тета, глядящая на огни карнавала внизу из самого высокого окна в северном крыле Школы, тоже услышала этот голос и заплакала.

Схватка Гвардии с каменными чудовищами была достойна кисти лучшего художника. На фоне цветных фонтанов и раскрашенных помостов, среди танцующих людей и увитых блестящей тканью деревьев статуи отражали атаку людей – хотя нет, не людей, вид Гвардии в действии не оставлял никаких сомнений, что это уже не люди. Они вставали после самых страшных ударов, нанесенных каменными кулаками, уворачивались от смертельно-быстрых движений и атаковали снова. И все-таки Гвардия успела не везде – статуи успели убить и покалечить не один десяток людей.

Зоба, командующий девяткой Гвардии, как раз вытаскивал изо рта поверженной статуи (на этот раз это была женщина с тяжелым лицом блудницы и крепкими руками, измазанными в крови) кусок пергамента, когда нечеловеческая сила отбросила его в сторону. Подняв голову, он увидел над собой ослепительный свет.

– Мерзавец! – закричал Оберон. – Как ты посмел поднять руку на произведение искусства?!

Статуя слабо шевельнулась и сделала несколько хватательных движений по направлению к Зобе. Даже изрубленная, она выглядела устрашающе. В ее каменных глазах притаилась смутная злоба.

Зоба хотел объяснить, что это приказ Шемхазая, но вид ангела в ярости невыносим, и закаленный, ко многому привыкший солдат тихо лишился чувств.

В глазах Оберона стояли слезы. Он наклонился к статуе, как к раненому ребенку: под его рукой раны камня затягивались, не оставляя следов.

– Зачем, зачем же вы это сделали? – с болью, сам себе повторял Оберон.

Он вытащил у статуи изо рта пергамент, желая вернуть ей блаженное бесчувствие, в котором нет боли, посмотрел на этот пергамент и яростно скомкал его в руках. Снова развернул, будто не веря своим глазам, и закрыл лицо руками.

– Прости, солдат, – сказал он Зобе, медленно приходящему в себя и приготовившемуся к смерти, развернулся и ушел. Ослепительный свет вокруг него потускнел.

Бунтом статуй, увы, все не ограничилось.

Дело шло к утру, когда некоторые люди стали жаловаться на боль в животе. Разъяренная толпа растерзала нескольких торговцев сладостями, заподозрив их то ли в отравлении, то ли в том, что они в суете сбыли с рук негодный товар.

Музыка становилась все тише и тише, пока не захлебнулась совсем – и стало понятно, что карнавал закончен. У тех, кто жаловался на боль в животе, теперь мутилось и в голове. До восхода солнца не дожил ни один из них.

А когда солнце взошло, люди посмотрели друг на друга, и сначала им захотелось рассмеяться, невзирая на ужасы этой ночи: так смешно засохли на коже цветные брызги фонтанов. Только через несколько часов стало понятно, что эти пятнышки не смываются ничем, как их ни три.

Глашатаи на площадях кричали: «Долгая жизнь Элиезеру! «За ночь карнавала в Иреме сменился и правитель. Коротышка, игравший Шемхазая, умер на месте от удара камнем (оказавшимся вовсе не камнем), но городская знать решила не говорить об этом народу и воспользоваться ночью карнавала, чтобы наконец разобраться, кому занять трон. Этим не понадобились ни статуи, ни отравленные сладости – они и сами умели убивать.

– Ну, хотя бы с живыми картинами все получилось хорошо, – нарушил тягостное молчание Шебаниах, сын Азраэля.

Единственным, кто посмотрел на него одобрительно, был сам Азраэль, понимавший, что сын просто хочет пошутить – никому еще не было плохо от шутки, даже в часы траура.

– Мы должны обрадоваться, видимо, – саркастически заметил Шемхазай. – Спасибо, что ваши живые картины никого не убили.

Азраэль не стал отвечать. Такой катастрофы Шуты не переживали давно. Кроме очевидной беды – карнавал, как вы сами понимаете, ничего не исправил, а напротив, обернулся кровавым хаосом и паникой – было еще кое-что.