Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

– Как это прекрасно, Оберон, – воскликнула она. – Ах, если бы мы могли жить в одной из твоих картин! Так, как эти маленькие человечки.

Она знала, что магия ее ангела оживляет картины – но не для зрителей, а для тех, кто нарисован Обероном. Там, внутри картины, волки и пеликаны действительно танцевали, и вокруг звучала музыка. Если всматриваться долго, это можно было понять.

Некоторые из мастеров Школы – те, кто учился у Оберона дольше всего – сумели овладеть их магией, и поэтому их картины были особенно притягательными. Такие художники никогда не допускали на свои холсты боль, страх и насилие – они знали, что для их творений это станет вечной реальностью.

Конечно, обычный зритель не видел этого; люди восхищенно вздыхали: «Они как живые», не зная, что это правда.

Оберон смотрел на Тету, улыбаясь:

– Да, радость моя. Жить в одной из таких картин – это было бы похоже на рай. Но мы должны оставаться здесь – что будет с миром, если из него уйдут все художники?

– Будет еще хуже, – грустно согласилась Тета. – Да, а к тебе пришел Азраэль, он хочет поговорить о статуях.

Ирем жил ожиданием карнавала уже больше месяца: на площадях возводили деревянные помосты, в лавках шли нарасхват ткани самых причудливых расцветок, музыканты то и дело принимались играть прямо на улицах, будто призывая оставить все дела и пуститься танцевать. Хоть люди и чувствовали, что жизнь стала куда тяжелее, чем раньше – постоянная удушающая жара, ссоры, вспыхивающие на пустом месте в каждой семье, неурожай – они все равно ждали карнавала.

Воду во всех фонтанах подкрасили в разные цвета – некоторые даже светились в темноте, и самые смелые ходили ночами смотреть на них. Это придумал Азраэль.

– В этом году будут три невиданных вещи, – сообщил он правителю. – Цветные фонтаны, шагающие статуи и живые картины.

Цветные фонтаны и живые картины взяли на себя Шуты, и если с первым все было просто (надо только знать секрет порошков), то со вторым пришлось изрядно потрудиться.

Смысл живых картин заключался в том, что люди, одетые в соответствующие костюмы, изображали известные исторические сюжеты или даже повседневные сценки. В живых картинах нашла воплощение любимая мысль Азраэля: «Игра и реальность связаны друг с другом сильнее, чем нам кажется». Живые картины как метафора, как способ осознать условность, сыгранность нашей жизни, осознать и начать играть по-новому – так понимали его Шуты.

На некоторых живых картинах карикатурно изображались Рыцари Цитадели – разумеется, кроме троих ангелов, никто не знал, что это Рыцари Цитадели. Люди понимали это как персонификацию Зла – в конце концов, оно же принимает какие-то формы.

Многие жители города – и бедные, и богатые – загорелись идеей живых картин и готовились к карнавалу под руководством Шутов. Планы были грандиозные: одни военные сцены требовали столько людей и столько подготовки, что это было сравнимо с подготовкой настоящей небольшой войны. А изображение сцен сотворения мира! Ручные звери, приученные не нападать друг на друга! А Адам и Ева в райском саду! Все женщины мечтали играть Еву, но выбрали, конечно, младшую жену правителя.

А сопровождать движущиеся платформы с живыми картинами должны были, по замыслу Азраэля, шагающие статуи.

Вначале Оберон был против, конечно. Он мог оживить статуи, воспользовавшись той же магией, что и с картинами. Для зрителя результат оказывался еще более впечатляющим: статуи хоть и не разговаривали, но могли двигаться, даже танцевать, и совершать простые действия. Для безопасности Оберон придумал трюк с кусочком пергамента – если вынуть его изо рта статуи, магия переставала действовать.

– Итак, – спросил Азраэль, – ты уже смирился с мыслью, что твои статуи примут участие в карнавале?

– Чтобы пьяные солдаты их разбили?

Азраэль вздохнул – этот разговор повторялся не в первый раз.

– Пойми же, – продолжил он, – людям нужны развлечения, нужны игры. Над этим городом, как и над всем миром, угрожающе висит Тьма – ты чувствуешь это?

– О да, – мрачно ответил Оберон. – Вот это я прекрасно чувствую. Знаешь, например, что случилось с Тетой неделю назад?

– Знаю. А те мужчины и женщины, которым не посчастливилось быть связанными с ангелом, не дождались помощи, и эти фанатики их убили. Это я тоже знаю.

– Ты меня упрекаешь? Я не могу защитить всех. А порядком на улицах, кажется, занимается Шемхазай – или я ошибаюсь?

Голос Оберона стал неприятно-резким.

– Я ни в чем тебя не упрекаю, – Азраэль устало провел рукой по лбу. – Мы все делаем что-то не так. Или Цитадель стала слишком сильной. Не знаю. Я до сих пор не понимаю, почему они взяли власть на юге и западе так легко – как будто их ждали там. И люди стали жестокими – как будто каждым управляют его самые темные чувства. Но не сдаваться же. Они верят нам.

– Я бы не был так уверен в этом. Много кто верит Гвардии?

– Оберон, перестань. Я пришел поговорить с тобой о другом. Карнавал – это радость. Это праздник. Я хочу, чтобы люди надолго запомнили чувство чуда и свободы. Ты же сам знаешь, как действует игра, как она меняет мир вокруг.

– Мы много раз говорили об этом. Ты хочешь, чтобы игра разворачивалась не на сцене, а в мире. В том мире, над которым нависла Тьма – как ты сам говоришь. Я же пытаюсь создавать особые пространства, где нет Тьмы.

– И тем самым бежишь от нее.

– А ты идешь к ней навстречу.

Они замолчали. Тета переводила глаза то на Азраэля, то на Оберона – споря, они забыли о ее присутствии. Пока они говорили, она рисовала. Улыбаясь, она протянула Азраэлю листок с законченным рисунком.

– Спасибо, Тета, – мягко сказал Азраэль. – Ты мне льстишь, – добавил он, глядя на рисунок.

Тета покраснела и заулыбалась.

– Ну хорошо, – с неохотой Оберон, – я согласен сделать несколько шагающих статуй для твоего карнавала, но немного. И вы будете с ними очень осторожны.

Ирем ждал карнавала. В последние дни все даже перестали притворяться, что по-прежнему заняты обычными делами. Даже во дворце правителя люди перестали смотреть друг на друга многозначительно и неприязненно: предчувствие праздника пересиливало раздоры.

Шемхазай собрал своих лучших учеников и потребовал усиления бдительности.

– Если бы я хотел нанести этому городу сокрушительный удар, я бы сделал это во время карнавала.

Анна с горечью посмотрела на него через зал. «Даже в такие дни он думает только об одном. Фактически, о войне».

Шемхазай поймал ее взгляд и улыбнулся:

– Впрочем, это не отменяет праздника.

Первые огни зажглись еще до наступления сумерек: город торопился. Продавцы сладостей на улицах и площадях разложили свой товар. Стражники повторяли новичкам правила поведения во время карнавала; как и Гвардия, они больше думали не о празднике, а об опасностях. Во дворце гадали, какой костюм выберет правитель. По традиции, он выходил на балкон переодетым, произносил небольшую речь, потом вступал оркестр – и карнавал начинался.