Саида Абанеева - Богов любимцы. Том 3

Вар усмехнулся и, ничего не ответив, вышел из библиотеки.

Мир придвинул к себе самый объемистый том и, подперев кудрявую голову кулаком, прилежно изучал его до тех пор, пока дворецкий не пригласил его к столу.

Когда Мир вошел в обеденную залу, Вар уже сидел за столом и ужинал.

– Испил из кладезя премудрости? – спросил он, наблюдая, как Мир усаживается на свое обычное место.

– Не смейся надо мной. Я уверен, что благодаря знанию люди когда-нибудь сумеют облагородить свою жизнь и победить смерть.

– Никогда этого не случится, – убежденно произнес Вар и отпил вина из золотого кубка. – Вспомни, как недавно ты едва не разнес этот зал. Тебе ведь было приятно все ломать и крушить?

– Да, – честно признался Мир.

– Разрушать почетнее и приятнее, чем созидать. Кто помнит сейчас имя зодчего, построившего храм Артемиды Эфесской? А Герострата помнят все. В стремлении разрушать для людей заключается высшее наслаждение, от которого они никогда не смогут отказаться. И самое большое наслаждение состоит для них в саморазрушении. Я дал тебе шарики и предупредил, что они таят в себе смерть. Но это не остановило тебя. Ты захотел испытать их действие на себе и даже получил удовольствие от этого. Значит, и в тебе тоже присутствует тяга к самоуничтожению. В сущности, смерть является для людей благом. Что делали бы они со своим бессмертием? Вероятно, умерли бы от скуки. Когда человек знает, что может умереть, но не знает точной даты, жизнь обретает для него особую ценность, прелесть и остроту. Людям нравится испытывать судьбу, правда, до определенного предела. Если человек точно и недвусмысленно знает, что то или иное его действие повлечет за собою смерть, он никогда не предпримет этого действия. Но если смерть присутствует не как неизбежность, а как возможность, он охотно дергает ее за нос, надеясь, что благодаря ловкости, изворотливости и хитрости сумеет ее избежать. Если когда-нибудь люди смогут легко и беспрепятственно удовлетворять свои естественные нужды и потребности, они немедленно выдумают себе новые, и чем труднее будет их удовлетворить, тем неистовее будут к ним стремиться. И это стремление к удовлетворению все более утонченных и изощренных потребностей в конце концов приведет человечество к гибели, а знания только ускорят конец.

– Возможно, ты прав относительно того, что в людях заложена тяга к саморазрушению. Но стремление к самосохранению действует в них с такой же и даже большей силой.

– Ты веришь в то, во что хочешь верить. Забудь на время о том, что ты – человек, и взгляни со стороны на себя и на род человеческий в целом. Разве ты не видишь, что природа, или Бог, как тебе больше нравится, осознали, наконец, тот факт, что создание человека было ошибкой, и стараются теперь изо всех сил ее исправить? Стихийные бедствия, неурожаи, страшные болезни – что это, если не знак немилости Создателя к своему творению? Да и сами творения хороши! Те, кого пощадили болезни, голод и стихии, гибнут от руки себе подобных… Печать вечного проклятия и отверженности вижу я на челе человека. Я скорблю обо всех людях, но я вижу, что лучше было бы для них исчезнуть с лица земли бесследно, и не поганить, не бесчестить и не осквернять ее своим присутствием. И чем смогу, я постараюсь им в этом помочь, – с холодным блеском в глазах закончил Вар, взглянул на юношу и увидел, что он плачет.

– Не плачь, малыш. Поверь, они не стоят ни слез, ни сожалений.

– Я о тебе плачу, – тихо сказал Мир.

– Почему?

– Ты не злой, а просто очень, очень, очень несчастный… Ты мог бы стать добрым, если бы был хоть немного счастливее…

– Ты бредишь! – раздраженно воскликнул Вар. – Я – несчастный?! Я, который будет жить даже тогда, когда превратятся в песок высочайшие горы?! я, чьим богатствам нет ни счета, ни меры?! я, обладающий властью, сравнимой разве что с властью Бога?! я, кому отдают свои ласки прекраснейшие женщины мира?! я – несчастный?!

– Ты – несчастный, – твердо и убежденно ответил Мир. – Ты, со всеми своими слугами, богатствами, женщинами, со своею властью, могуществом и бессмертием, ты – более несчастен, чем последний из твоих подданных… Потому что счастье, по-видимому, заключается в чем-то другом, чего у тебя нет…

– Быть может, ты знаешь, в чем именно? – овладев собой, надменно усмехнулся Вар.

– Мне кажется, ты стал бы гораздо счастливее, если бы немного меньше презирал людей и немного больше их любил…

– А стоят ли они любви?

– Дело не в том, стоят ли они любви, а в том, что ты нуждаешься в этом, может быть, даже больше, чем они…

– Ты вычитал это в своих книжках, малыш?

– У меня есть своя голова на плечах, и я уже не малыш…

Вар внимательно взглянул на Мира, словно видел его впервые, и негромко рассмеялся.

– Ты действительно уже не малыш. Но ты еще и не взрослый. Ты многое понимаешь. Я даже подозреваю иногда, что ты понимаешь гораздо больше, чем в состоянии выразить. И все же для меня ты навсегда останешься малышом. Иди спать, малыш. И спокойных тебе снов.

Угольно-черная, глухая ночь окутала Москву, скрыв до утра уродливые скелеты сгоревших зданий и жуть улиц, заваленных обглоданными трупами умерших от голода и чумы людей, собак и крыс.

Глеб, то и дело спотыкаясь в темноте обо что-то невыразимо страшное, брел к себе домой, как вдруг наперерез ему из переулка вышла молодая женщина в отрепьях, со свертком на руках, и, безумно горящими глазами глядя в лицо Глеба, лихорадочно зашептала:

– Здесь мой сыночек… Он ничего не ел уже неделю… Он все равно умрет… Убейте его, и мы съедим его вместе!.. Вы не бойтесь, он здоровенький! Просто я не могу… сама…

Одно мгновение Глеб с ужасом смотрел в безумные глаза, потом схватился за нож, и женщина с душераздирающим воплем отпрянула в сторону, но, увидев, что незнакомец принялся с остервенением рубить собственные пальцы, уселась в снег и завыла в голос.

– Я меняю это на твоего ребенка, – сказал Глеб и протянул женщине горсть отрубленных пальцев.

С радостным визгом женщина бросилась к Глебу, сунула ему в руки сверток и принялась с устрашающей скоростью обгладывать добычу, урча и слизывая с ладоней дымящуюся на морозе кровь.

Бережно прижимая ребенка к себе, Глеб торопливо зашагал прочь, но через некоторое время услышал за спиной слабый женский голос:

– Постойте!

Он оглянулся.

Спотыкаясь в глубоком снегу, за ним бежала мать младенца.

– Послушайте! – задыхаясь от быстрого бега и слабости, воскликнула она. – Ну зачем он вам?! Ведь он же еще грудничок! Вам все равно нечем его кормить!

– А это уже не твоя забота…

– Отдайте его мне!

– Скорее брошу на растерзание голодным псам!

– У меня рассудок помрачился от голода! Мне все равно нечем было его кормить! Молока нету в грудях!