Арбен Кардаш - Танец поневоле

– Эй, не принимай гостей с ружьем в руках! Ты только смотри, какого дорогого гостя я к тебе привел! – Дядя Шах-Буба показал на меня.

– Не иначе как Кудрат?! Милый мой, милый! Да помереть мне у ног твоих! – Бабушка Тенфе положила на место ружье, пошла мне навстречу, взяла меня за обе руки и расцеловала их. – Ты пришел, что солнце взошло! Да буду я жертвой тропинок, которые привели тебя! Будь благословен тот, кто привел тебя!

Весь свет души и все тепло, что хранилось в сердце этой старушки, угнетенной горестями и одиночеством, вырвались наружу. Этот свет и тепло мне были знакомы по ее посещениям бабушки. Сладкий язык, ясное лицо, приятные руки – свидетельствовали о богатстве ее души. И одевалась она по-особенному, на старинный манер: носила старинный широкий пояс, украшенный серебряными пластинками, на груди висели серебряные монеты, голову покрывали шутку и шаль неброских расцветок, на ногах – сапожки из мягкой кожи… Лицо у бабушки Тенфе благостно алело; мне казалось, что это цвет языков пламени из-под хара, печи для выпечки хлеба, передался ее лицу и навсегда сохранился на нем.

Правда, теперь цвет пламени поблек, и лицо, уподобившись склону горы Келет, распахали глубокие морщины, лишь нос не изменился, выглядел даже длиннее, чем прежде.

До сих пор вблизи я не видел орлов, но почему-то я сравнивал бабушку Тенфе с состарившейся орлицей. Мне казалось, что ее темные покровы как бы оттеняют внутренний свет и тепло, исходящие от нее, усиливают их, делают их более действенными. Помимо всего прочего, я понял, что старушка соперничает с Цавдаром, знает, как с ним обходиться, и может обезопасить двух своих беззащитных козлят. Наверное, она никакой выгоды не имела ни от козла, ни от коз с козлятами, ни от кур, пожалуй, они лишь помогали ей скрасить одиночество, но готовность постоянно соперничать с орлом свидетельствовала о ее гордости, непритупляющейся силе сердца и умении постоять за себя. Ещё издали, когда мы над родником смотрели с холма, дядя Шах-Буба заметил ружье, которое лежало на выступе террасы. А я его не видел, мои глаза не обладали остротой зрения, данной Цавдару. Нет, не обладали…

Потом каких только вопросов не задавала мне старушка Тенфе: «Как поживает бабушка? Чем занимается дедушка? Как ты учишься?» Порасспросила и о соседях, и о близких. Словом, видно было, что она угнетена одиночеством и жаждет общения с людьми.

– Разговор продолжим после того, как завершим дело. – Дядя Шах-Буба в конце концов прервал расспросы Тенфе, взял ружье и, чтобы переменить тему разговора, спросил у нее: – Патроны есть?

– Есть. Последний. И тот нашла, перебирая на днях валявшееся дома тряпье. Остальные я бросила в Большую реку, когда погиб Ахмед, чтобы старик не натворил что-нибудь с собой. И ружье упрятала подальше от греха… Старик еще спрашивал о нем. Я сказала, что его взял Байбут из села Келе, чтобы охотиться на кабанов. «Если Байбут забрал, то не скоро вернет, кабаний сын!» – рассердился он, но поверил… И то хорошо, что своей смертью умер. Иначе кто знает, что натворил бы с собой… У него не было такой выдержки, как у меня… – Бабушка Тенфе помолчала. Действительно, вся она, с головы до ног, олицетворяла собой неиссякаемую выдержку, многое она выдержала в жизни, и ясно было, что готова была выдержать еще, так как в сердце у нее жили желания.

– Что делать? Царствие небесное мертвым. – Слова дяди Шах-Бубы должны были еще больше укрепить ее в своей выдержке. – Ничего не поделаешь, сыновья больно ранят сердца отцов, аж доводят их до наложения на себя руки… – Дядя Шах-Буба, конечно, говорил о ране собственного сердца.

– Всевышний все решает, сын мой, – сказала Тенфе, понимая и, в свою очередь, успокаивая его. – Когда нашла патрон, я обрадовалась. Решила, что это мне предписано судьбой. Но засовестилась внука, который служит в армии. Пока не перепоручу ему это гнездо и две могилы, не могу я завершить свои дни, о чем молю Аллаха и прошу поддержки у святынь Шалбуздага и у могил чистых людей… Пока сыновья далеко, мы должны позаботиться о том, что нам досталось от предков. Мы, повидавшие мир… А сыновья когда-нибудь да вернутся на родину. Потянет их на родину!

– Знаю я, как его потянет… – таинственно проговорил дядя Шах-Буба, и я понял, что он что-то задумал.

Горе этих двоих людей вселяло печаль и в мое сердце. Предаваясь воспоминаниям, они могли далеко зайти в своем разговоре, и потому я тоже, как и дядя Шах-Буба немногим раньше, решил переменить ход их разговора.

– Возьми, это тебе передала бабушка, – вынув из кармана, я передал старушке Тенфе два лимона.

– Милый, да воздастся тебе лучшей долей! – радостно воскликнула она. – Сам Всевышний услышал меня, так хотела попробовать чего-нибудь кисленького!

Дядя Шах-Буба, в свою очередь, угостил ее бутенью.

– Зубов не осталось, чтобы грызть их, сынок!

– Потолки и ешь.

– Душа да возрадуется у тебя, неоплатны твои благодеяния!

– Можешь не думать о моих благодеяниях, да пойдут они тебе впрок. – Дядя Шах-Буба, направившись на террасу, повесил ружье на гвоздь.

– Если Цавдар набросится на козлят, ты и вправду убьешь его из ружья? – задал я вопрос, который давно вертелся на языке.

– А как же! – Голос Тенфе налился силой. – Или ты думаешь, что из меня песок сыплется и я ни на что не годна? – шутя, продолжила она. – Ей-богу, от него одно только мокрое место останется! – С лимонами и бутенью в иссохшихся руках она тоже пошла на террасу и позвала меня: – Ну, пойдем. Достаточно разговоров… Смотри-ка на старую! Гостей кормит разговорами, да еще во дворе… Выпейте чаю, перекусите.

– Нет-нет. – Дядя Шах-Буба с террасы вернулся во двор. – Покажи, где у тебя лопаты. Мы займемся своим делом. Бабушка Гюзель будет ждать возвращения внука. Запоздает он – сама здесь появится.

– Лопаты в хлеву. Я сама сейчас принесу. – Старушка Тенфе положила в миску то, что держала в руках.

– Иди ты, сынок, – сказал мне дядя Шах-Буба.

Я принес лопаты. Мы пошли в огород. А Тенфе завозилась у печи в конце террасы. Ясно было видно, что приход гостей придал ей сил.

Чернозем легко поддавался лопате, и я копал с удовольствием. Казалось, земле приятно, когда ее рыхлят и куски её, падая с лопаты, ложились рассыпчато. От уже раскопанной земли несло теплым духом, словно она облегченно задышала. Работа отвлекла нас от того, что происходило на небесах. Мы раскопали весь огород, сделали грядки и завершали сажать картофель…

– Летит, проклятый, летит! Эй, Шах-Буба! – Мы не сразу поняли, к чему относится крик бабушки Тенфе.

Вдруг мы увидели, что Цавдар пулей устремился на козленка, вцепился когтями ему в спину и обратно ринулся в небо. Веревка, которой был привязан козленок, натянулась и вырвала из земли кол. Он подскочил вверх, затем повис и уплыл в небо вместе с веревкой. Козленок исходил криком, подобным детскому плачу. Козел, все это время красовавшийся на валуне, спрыгнул на землю; обе козы мемекали, устремив взгляды к тем, кто уносился в небо. Бабушка Тенфе сорвала с гвоздя ружье и в растерянности застыла у входа на террасу.