Любовь Кукушка - Английские ботиночки

Влюбиться-то, конечно, влюбился, но оказывается, что от любви девушки быстро беременеют (ну надо же, какая неожиданность), и отступать студентику было уже некуда – позади стояла строгая бабка с угрозами за совращение несовершеннолетних. Обстоятельства поджимали, и нужно было идти к родителям и представлять им будущую невестку. Что молодой, перспективный авиатор и сделал, заранее представляя реакцию родителей.

Оказалась Маша, конечно же, не ко двору. Семья была с научными степенями, изобретениями, с амбициями и материальным достатком. А сын привёл голодранку, необразованную да и не стремящуюся ни к какому образованию. И к тому же (о ужас!) беременную. С этаким несовременным старомещанским подходом к замужеству – спрятаться от жизни и её проблем за хорошего, обеспеченного мужа. Её немудрёные планы не устраивали семейство. Надо работать в четыре руки и грести по возможности лопатой. Лопата очень приветствовалась. А как же без диплома, без хорошей специальности найти доходное место? Да никак.

Так дальше и пошло. Трое пашут, гребут, а одна на их шее, получается, сидит: никакого дохода – один расход. Правда, внучка им родила точно в их породу – угодила. Но опять же, родила – и теперь, получается, двое на их шее сидят. Непорядок!

Как-то Маша оказалась одна на даче. Ходила рассеянно по участку, ела ягоды, рассматривала цветы, выращиванием которых очень увлекалась свекровь. А ей самой это было совершенно неинтересно. Вдруг Маша увидела Инну – та полола грядку с клубникой. Мария подошла к забору и стала зазывать её к себе. Инна удивилась приглашению. (Знала, в какой строгости невестку держат, ни с кем не разрешают общаться, а то вдруг выдаст какую семейную дрязгу – и пойдёт плохая слава. А ведь известно – хорошая слава лежит, а дурная бежит. Ославит на всё товарищество!) Ей идти не хотелось, это семейство было ей не симпатично, и она попыталась вежливо отказаться. Но Маша упорно настаивала, будто что-то хотела показать, удивить. И Инна пошла – не из любопытства, а просто из вежливости и отчасти оттого, что почувствовала, что Мария не отвяжется.

Походили по саду, Мария показывала цветы (ну и что, чего не видали?). Инна чувствовала, что это только прелюдия. Вдруг Мария сказала:

– Пошли, я тебе дом покажу, ты же не была ни разу в нём?

– Не была (да не больно надо, чего там, в этих советских убогих дачах можно увидеть?).

Инна нехотя, из вежливости пошла в дом. Дом у них был без кухни.

Кухня стояла отдельно, на улице, чтоб чистоту блюсти. Ну как можно в наших холодных широтах отделять кухню от дома? А дождь, а ночью чайку попить захочется? Видать, им не хочется – фигуру соблюдают и экономия опять же. Вошли в дом через маленькое, шаткое крылечко. Весь первый этаж был жилой: гостиная, спальня родителей, коврики, циновочки, вазочки – где положено, книг – стопочка.

Всё до противного чисто, чинно, аккуратно. Инна молча смотрела, поддакивала Марии, как экскурсоводу мемориального музея.

– Пошли на второй этаж, я тебе нашу спальню покажу.

– Вот оно, – догадалась Инна. – Вот чего она хотела – спальней хвалиться, сиречь своей счастливой жизнью. Понятно теперь.

Лестница наверх была просто ужасна. Это была не капитальная деревянная лестница, как положено в приличном доме, а кусок деревянной стремянки, качающейся и вибрирующей от каждого прикосновения. Стояла эта короткая стремянка в углу гостиной, на каком-то непостижимом уму деревянном пьедестале, на который ещё тоже надо было взобраться. «А как же ночью они тут лазают? Тут днём-то ноги сломаешь. Какой чёрт меня сюда понёс?» – злилась Инна на себя, на свою неспособность сказать «нет», чтоб не обидеть человека. А что себе этим досаждаешь – разве это правильно в отношении себя?

Взобравшись по качающейся стремянке, они попали на застеклённый тёплый солнечный балкон и, только пройдя через него, оказались в спальне. И Мария расцвела, у неё даже голос изменился – она заворковала.

Глазам Инны представилось удушающее зрелище – спальня в стиле шестидесятых годов. Две тяжёлые деревянные старомодные кровати, покрытые китайским, таким же старинным, шёлковым бордовым покрывалом с вышитыми павлинами; два громоздких деревянных торшера с деревянными тумбами; ковры – и на стене, и на полу; пейзажи и натюрморты на стенах, обклеенных обоями. Такая устаревшая мещанская роскошь с претензией на вкус и стиль.

Мария заглядывала в лицо Инне, ожидая, очевидно, увидеть восхищение, интерес, ну хоть зависть, наконец. Наверное, она не увидела ничего, по крайней мере ничего плохого, – Инна постаралась скрыть своё тяжёлое впечатление. Она даже, наоборот, похвалила любовное гнёздышко, сказала (наступив на горло собственной песне), как уютно и красиво. Мария после этих слов удовлетворённо заулыбалась и кивнула. Она утвердилась ещё раз в своём превосходстве над соседкой: «Ну училась ты, училась на своё высшее, а я вот без всяких дипломов, а с каким мужем, с какими кроватями. И дом-то наш большой и красивый, не то что ваш убогий скворечник из старых досок. А сама-то до сих пор не замужем».

Инна смотрела, внутренне сморщившись, на эту комнату, а в голове была только одна мысль: «А как слезать-то по этой лестнице, это же всегда труднее, чем подниматься. И ухватиться-то руками не за что, когда спускаешься или поднимаешься. Это же какими надо быть тупарями по жизни, чтоб такое соорудить». Она вообще была умная и наблюдательная и считала, что по устройству, виду и качеству лестницы в доме можно почти безошибочно судить о хозяевах. Ну, судя по этому насесту, по которому ей предстояло ещё спуститься на первый этаж, здесь обитали куры.

Прошло несколько лет. Инна вышла замуж, родился шустрый-прешустрый сын. Лето она с ним проводила на даче. По выходным приезжал муж. Сынок был хороший, весёлый, но была у Инны с ним проблема. Ему было уже около двух лет, но он категорически отказывался садиться на горшок. То ли его кто напугал в своё время горшком, то ли ему другое что не нравилось, но сын неизменно всё «золото» клал в штаны, вернее в колготки. Это было мучительным для всех обстоятельством. На даче Инне было с этой проблемой проще. Подходил сын с отяжелевшими колготками, Инна их снимала, «золото» клала под цветы и яблони (как розы попёрли после этого!), а колготки тут же под краном на улице застирывала – и на солнышке всё великолепно сохло и даже дезинфицировалось ультрафиолетом. Но это было слабое утешение. От этой проблемы Инна безумно устала, она уже выкрутила себе мозги, пытаясь решить эту неподдающуюся задачу. Но мы недооцениваем своих детей, они гораздо умнее, чем мы думаем, – это она поняла после одного случая с сыном.

Инна возилась на грядке. Пропалывала чеснок, который успел зарасти так, что его уже было не видать. Она осторожно разгребала разновидную сочную траву в поисках ростка чеснока и давалась диву, что находила его в этих зарослях, и начинала освобождать из плена. В это самое время к ней подошёл сын с увесисто наполненными колготками. Инна обречённо встала и стала их с него снимать. Вымыла ему задницу, освободила колготки и стала их застирывать, а сама печально, сосредоточенно беседовала с каким-то неведомым сыну собеседником: «Ну как же так, как же так, ведь это же мой сын, мой сын. Тогда почему же он такой дурак». Слово «дурак» у неё получилось с тройным громким Р. Видно, в него она вложила всю свою безнадёгу, печаль и досаду. Больше она не сказала ничего. Затем она сняла с верёвки ароматные, сухие, чистые, проветренные и прожжённые ветром и солнцем колготки, одела на сына и сказала: «Иди гуляй, со двора не уходи». А сама продолжила полоть гряду.