Владимир Коркин (Миронюк) - Взломанная вертикаль

– Ой, Вася, – прервала его размышления Лена, – зачем с вами в горы пошла Варвара Степановна? Лица на ней нет. Свернулась в калачик, постанывает, как дитя. Не молоденькая ведь, эк её. А она мне сразу понравилась. Будто вся из доброты соткана. Она словно колодец добра не вычерпанного.

– Так и есть. Все в редакции её любят и зовут бабой Варей.

– Ты, правда, журналист? А другие кто?

– Сейчас турист. Хотя в кармане есть командировочное удостоверение, думаю о вашей семье написать. Баба Варя – машинистка, каких поискать. Её муж Михаил – мастер. Игорь и Женя связисты. Они здесь по делу.

– Интригуешь. Рассказывай, не то рассержусь.

– Не надувай, Федора, щёки! – расхохотался Виссарион. – Ладно, слушай, тетя Лена.

– Это я – тетя Лена! Вот натравлю Ефима, он тебя поцарапает, быстро в чувство приведёт. Или Вьюгу науськаю.

– Сдаюсь. Дело вот в чем. Нашему и соседним районам мешают устойчиво принимать телепередачи эти ваши горы. Большое начальство в области крепко задумалось: строить свой телецентр, или установить несколько ретрансляторов. Один из них на горе Райской. Связисты сделают предварительные расчеты. Как новость?

– Впечатляет. Но коли ретранслятор, то будет и обслуга. Как бы не осели тут надолго мои старики. А мне век куковать на горе не с руки. Молодая больно, ничего ещё толком не видела. Мир охота поглядеть. Я обыкновенная девчонка, мечтаю получить высшее образование. Ну, и какая девушка не думает о семье? Разве вредно об этом мечтать? Я уже соображаю, например, в том, какие предельные возможности может испытать человек, живя среди гор. А это уже немало, это определенный жизненный опыт. Не так ли?

– С этим не поспоришь. Да, Лена, прости ради Христа за некорректный вопрос. А папа тебе родной? Не вижу никаких между вами близких черт. Впрочем, можешь не отвечать. Извини.

Девушка смутилась, её щеки зарделись. Она встала, накинула на плечи тёплый платок. Села на табуретку. Полистала томик Блока.

– Дотошный вы народ, журналисты. В нашей семье не принято говорить о том, что тебя интересует. Но так и быть, времени до конца смены предостаточно. Слушай.

Свою землю они в старину называли Кайгусьнам – Мать кайгусей, хозяйка и мать промысловых животных. Для них Кайгусьнам была матерью всего сущего на белом свете.

Там, в их чумах, затерянных в бескрайних просторах Севера, древние старики и старухи просили Еся и его небесных людей, чтобы быстрее пришла Хылес – хозяйка юга. И всё чаще и чаще окутывали стойбище туманы и долгожданный южный ветер дул со стороны Томам, где, говорят, вечное тепло и ясное небо. Чем лазурней была утренняя заря, тем всё шире улыбки на обветренных лицах сородичей Лены, тем меньше тревоги в сердцах людей. Хотя совсем немного осталось в земляных морозильниках мяса оленей, рыбы, зато недолго ждать, когда водяной кайгусь, хозяин рыб пошлет стада своих подданных в таёжные и тундровые реки. О, с каким ужасом и любопытством подсматривала Лена за тем, как её бабушка клала поклоны у священных лиственниц Солнцу и Месяцу, Утренней заре и Вечерней, умоляя оставить в живых род её. Ослабли в ту зиму все люди их стойбища. Совсем стал плох отец Лены. Никудышный охотник, плохой рыбак, умеющий разве что из дерева строгать алэлов – домашних божков-охранителей или разные замысловатые фигурки. Он был ещё ко всему боязливым человеком. Всплеску волны, крику чайки, удару грома, скрипу дряхлеющего дерева – всем этим и другим звукам её старый отец находил самые невероятные объяснения. Сородичи считали его чудаком, несчастливцем, потому что он был из той редкой породы людей, которая слышала, понимала язык деревьев. А потому никакие силы не могли заставить принести подношение домашнему очагу – срубить лиственницу, сосну или ель. Заготовкой топлива занимались другие члены семьи. Отца Лены звали Биссым, значит, запад. Его покровителем был бог Кровавого неба. Старик Биссым родился в ночь того года, когда ползучий огонь-пожар подкрался к самому стойбищу и начал поедом есть и собак, и чумы, и людей. Пока мать Биссыма ворочалась в страшных муках, родичи бежали, сломя голову, подальше от разъярившейся стихии. А когда крик Биссыма рванулся из чума, небо оплакало горящую землю, неистовым дождём задушило бушующее пламя. И был Биссым по жизни неудачником. Даже жена досталась непутёвая. Мать Лены-ненка с далекого Таймыра. И каждую весну, когда расцветала суровая земля, она мрачнела и плакала, рвала в клочья тёмные волосы, просила отвезти к матери на родину. Она была, как дурно прирученная волчица, которая, как ни старайся прикармливать, всё одно в лес глядит. Мать Лены так бы и жила у студёного моря, если бы случай не свел её с Биссымом. Тот, устроившись каюром и проводником в экспедицию русичей, оказался вместе с изыскателями за сотни верст от родного стойбища. И нашел на Таймыре среди приморских красавиц свою суженую. Та мечтала увидеть другие земли. С годами он считал жену дурней волчицы. Что она им помыкает! Лесотундра здешняя ей, видите ли, не по нутру! С другой стороны, размышлял расхворавшийся Биссым, в самом деле, чего хорошего она нашла в бедной тундре, навеки – вечные отдавшейся ветру с Великого Студеного Моря и холоду. Так думал и сейчас, ослабевший от голодухи и всяких напастей, задыхающийся от кашля Биссым, брюзжа на жену. А старая его мать, меж тем, просила у великого бога Еся и у Матери Кайгусей даровать всему сущему жизнь, убыстрить течение тёплых ветров, чьи крылья несут благодатную весну, стаи уток, гусей, несут радость сердцам сородичей.

– О, Кайгусьнам, мать, хозяйка всех зверей земли нашей, – пришептывала старуха, – принеси скорее на своем быстроногом сел-красавце олене со стороны Томам теплого неба, подарки горячего И, солнца прекрасноликого. Без его ласки нежной, так холодно в груди – старой, и юной, и мужающей ныне.

Мать Кайгусей, великая Земля Бангамам, будто услышала зов старухи и людей. Потому что затопило долину шумом снявшегося на реке льда. На берег высыпали все, даже мелкота бесштанная, едва в малицах на ногах стоящая. В забереги, полыньи полетели крошечки черствого хлеба, табака, щепотки пороха. Каждый задабривал хозяйку реки, как мог. Такая уж традиция. В стойбище подумали, что обманули беду, ведь пошла рыба. Рыба! Прилетели птицы. Вот-вот издалека, из предалёкого райцентра, до которого в распутье ни на чем не добраться, должны приплыть первые легкие баржонки шняги. Они будут набиты снедью, мануфактурой, охотничьими припасами, рыболовными снастями, разной утварью. Когда все ждали чуда первой встречи с людьми издалека, в чум Биссыма вселилось горе. Слегла старая мать неудачника. Объелась, наверное, старуха на радостях свежей нежной рыбы. Или еще там что. Только больше с меховой медвежьей постели не поднялась: ушла навсегда к своему старику, давно перебравшемуся к небожителям. Вскоре покинул Бангамам, изболевшийся за зиму, Биссым. Не помогли ему почему-то божки алэлы. Видно там, высоко в небе, посчитали, что он все свои земные добрые дела совершил, пусть уступит место другому ненцу. Врача, конечно, в стойбище не было. Он приедет потом на одном из рокочущих вонючих тракторов, тянувших в селение из райцентра, где так много домов из дерева и тьма людей, передвижные вагон-домики. Но было это уже после того, как впрягла мать Лены своих оленей в нарты, набитые нехитрым семейным добром, где много места занимали шесты чума и оленьи шкуры для них, да погнала терпеливых животных, покорных человеку, в далекое Заполярье. Путь свой она сверяла ночью по мерцанью Матери звезд Севера – Полярной звезды. Упряжка неслась к Таймыру. Пело сердце, радовалась женщина приближению милой родины. Да преследовал, видно, злой дух эту семью. Чем дальше на зов Матери звезд, вглубь тундры мчали покладистые олешки, тем ниже и ниже опускался свод небес. Все мрачней облака, яростней ветер с побережья Вечного моря, укрытого льдом. Не счесть, сколько раз худела и полнела Луна, пока не приблизились мать с дочкой к границе той земли, откуда пришла в этот мир мать Лены. Совсем обессиленная подъехала женщина к чумам, разбежавшимся вдоль излучины реки у сопок, поросших кустарником, чьи корявые сучья выглядывали из-под наста. Лай взбешенных собак, завидевших чужаков, выгнал из конусообразных жилищ, обтянутых оленьими шкурами, их обитателей. То была семья шамана, изгнанная много лет назад из стойбища Начальником здешнего райцентра. Всем своим замшелым сердцем, заскорузлой душой ненавидел шаман новую власть, отнявшую у него власть над людьми. Его время, вернее, время его сына, унаследовавшего от него все тайны воздействия на соплеменников, секреты врачевания людей средствами Природы, придёт гораздо позже, когда дух его отца, так и не простившего властям Красного знамени своего унижения, давно поселится среди небожителей. А тогда он исходил потом от бессильной злобы, наблюдая издали, как из покорных некогда ему соплеменников создают колхозы, сгоняют оленей в огромные стада, топчущие тундру, где так не быстро растёт ягель. А рыболовецкие бригады бессовестно опустошали реки, буквально вычерпывая из них осетра, муксуна, щёкура…Будто истаяло пушное зверьё, которому, казалось, не будет конца. Его люди до бесчувствия накачивались в лавках «горючей водой». Лишь в одном он, Большой Отец многих стойбищ, видел пользу от новой власти: доктора в белых халатах творили настоящее чудо, избавляя тундровиков от трахомы-этого бича оленеводов, и от многих других хворей, которые он, увы, не в силах изгнать из стойбищ. Вначале он думал, что эти шаманы в белых халатах попросят его помочь им лечить людей, он ведь многое умел, знал целебную силу местных корений и трав. Где они напасутся столько порошков, чтобы лечить его сородичей? Но убегали месяц за месяцем, год за годом, а никто и не подумал позвать его в помощники. О нём начали забывать в стойбищах. Как он сам мог придти к Большому Начальнику в райцентр и предложить свою помощь, когда знал, что во всех русских селениях края изгнаны священники, а православные храмы превращены в склады, пекарни, в лучшем случае в них селились какие-то чиновники. Потом бесследно стали пропадать известные люди. Большой слух пронёсся в тундре еще перед войной с немцем: держащие Красное знамя загоняют людей толпами в тюрьмы, как сгоняли в колхозы его соплеменников. Знающие рассказывали ему о великом страхе, навеки поселившемся в душах русских и других народов, поскольку лучших людей выкашивали пулями. Он, Большой Шаман, Отец многих стойбищ, человек постигший грамоту, давно никому и ничему не верил. И когда ему привозили газеты из райцентра, он, прочтя их, рвал своими желтыми крепкими зубами, как матерый волк режет глотки оленям, те листки, вонявшие типографской краской. Он плевал в эти длинные чёрные строчки, которые больше врали, чем говорили правду, как думалось ему. Часто навещало его видение, как Начальник с малым отрядом бойцов из райцентра гнался за его семьей по тундре. Тут он был неуязвим, знал каждую сопку, каждую речку и болотце. Он мотался по безбрежной тундре, путал следы. Кто мог его поймать? Кто осмелился бы предать его? Живы те старики и старухи, те вошедшие в силу соплеменники, которых он избавил от болезней, которым дал удачу в охоте и рыболовстве. Семья шамана жила безбедно, потому что вот она палочка-выручалочка – большое оленье стадо. Значит, всегда есть мясо и тёплые шкуры, из которых бабы сошьют и малицы, и торбаса, и еще много чего полезного. Животных можно запросто обменять на продукты геологам и разным спецам, снующим по тундре. Не трудно и выгодно продать оленье мясо: вон, сколько новых поселений, а с продуктами, особо мясными, не густо. В дальних от райцентров стойбищах шаману ещё верили, но больше старики да старухи. А приезжающие из интернатов на летнюю побывку юнцы высмеивали его, правда, кое-кто из них за это получал от родителей увесистые затрещины. Некоторые люди, уже умудрённые жизненным опытом, втихомолку посмеивались над ним, прикрывая рукавами малицы рот, чтобы тот не заметил и не мстил им, навлекая злых духов. Люди-таки побаивались злых колдовских чар шамана, да дальнобойного винчестера и ружей его детей и родни шамана: мало ли что взбредёт в голову старому человеку, обглоданному зубами власти, отвергнутому многими соплеменниками.