Нонна Орешина - Небо земных надежд

Он спешил отвести взгляд и думал горько, с отчаянием о том, что столько времени они – лейтенанты не могут не то что вылететь самостоятельно на боевом, но даже на спарке их вывозили всего по два раза. Не столько для того, чтобы вновь почувствовали себя в Небе, а для проформы, иначе стаж службы не будет идти как летный. Но молодым не стаж нужен – полеты… А истребители-бомбардировщики – вот же они!..Есть среди них еще не отлетавшие свой ресурс. Но самолеты бросают на разделку, сняв парашют, прицел, в лучшем случае несколько приборов. Да и те исчезают со склада непонятно, куда… И двух лет не пройдет как растащат приезжие и доморощенные мародеры-добытчики богатство, оставленное на произвол судьбы.

Дефицит керосина – не просто головная боль, а муки сердечные… И это нелепое, кощунственное, даже преступное происходит в нефтедобывающей стране!..Стране, где топлива для самолетов было всегда, хоть залейся. Как же надо ненавидеть военную авиацию в своем Отечестве, чтобы посадить ее на голодный паек, чтобы заставить закрыться почти всем военным летным училищам, чтобы приковать к земле боевую крылатую технику. И бесстрастно, а может со скрытым злорадством, следить за тем, как хиреет без полетов, как умирает в людях, преданных Небу и Родине, летный Дух. Как исчезают профессиональные навыки и нравственные летные традиции. Как стирается, уходит из лексикона и памяти многозначное слово-понятие патриотизм.

Патриотизм… Последнее время, особенно после того памятного разговора, вспыхнувшего между летчиками эскадрильи, Сергей все чаще задумывался об этом чувстве, пытался рассматривать само слово-понятие отчужденно, от греческого patris, испокон века пришедшего на Русь и ставшего исконно и священно русским. Родина, Отечество, земляк… С веками приобретая глубинное и чувственное значение, оно срасталось с трепетным понятием – любовь. Любовь к Отечеству, ради него – в бой и на тяжкий труд. Самоотверженность, бескорыстие – все лучшие чувства на благо тебе – Отчизна. И жизнь, если так случится.

“Но вот я – молодой, сильный, чему-то уже обученный, хочу отдать свои руки, голову, сердце тебе – Отечество. Отдать преданность и смелость, то лучшее, что есть во мне. Искренно и бескорыстно. И… не могу. Не потому, что это никому не нужно, но где оно, это Отечество, которому можно верить, любить его и защищать? Часть земли, которая сохранилась после развала Союза?…Бог с ним, с Союзом, он остался там, за подростковой чертой. Сейчас я принимаю Россию такой, какая она есть, в неразберихе действий и хаосе чувств, с обывателями, политиками и учеными, с бомжами и олигархами. Со многим не соглашаясь в душе, страдая и надеясь на лучшее, я готов защищать страну, потому что она моя, со всеми ее трагедиями и победами, слабостями, болезнями. Потому, что я здесь родился. Потому что еще в училище дал Присягу на верность. “… Не щадя живота своего… И если потребуется…”

Я готов, я хочу, я могу… Но я, оказывается, не нужен! В стране, где реками льется нефть, на меня – смешно сказать – нет керосина… Прав был Олег Анин, когда говорил, что нас – военных летчиков предали. Кто конкретно и почему?…На что осталось теперь надеяться?…Командир советует терпеть и уповать на Бога… Но сколько терпеть? Не может, не должно быть все так глупо, так безнадежно плохо долгое время, потому что… Как в опасно затянувшемся пикировании наступит момент, когда уже будет поздно дать рули на вывод…”

Мысли были сумбурными, как будто плыл на утлой лодчонке по взбудораженной переменными ветрами реке и никак не мог пристать ни к одному берегу. А течение-время уносило все дальше от исходного пункта маршрута к конечному, завершающему жизнь.

Тоскливо размышляя, Сергей брел по той стороне заставленной самолетами территории, что граничила с летным полем.

Под ногами, обутыми в осенние ботинки, то шуршали мелкие камушки, то поскрипывал снег. “Слонов” – высоких кожаных ботинок с “унтятами” из овчины, положенных на зиму летчикам, Сергею и другим, вновь прибывшим в часть, не досталось. Не выдали на складе и форменных дубленок. “К тому времени, как начнете летать, может, что и появится, – туманно сказал прапорщик, – а пока в “деэсках” перебьетесь”. И если бы не дежурный тулуп, одетый прямо на демисезонную ватную куртку, пришлось бы два часа бегать трусцой, пока не сменит напарник – лейтенант Шурка Лузгин, что отогревается сейчас в караульном помещении.

В пропахшем табаком и спиртом тулупе было тепло, да и ветер стих, а без него и небольшой мороз словно пошел на убыль. Автомат оттягивал плечо, не привыкшее к ношению оружия. Каждый раз, беря его в руки, Сергей думал, что, вряд ли сможет нажать спусковой крючок, наведя ствол на человека. Другое дело атаковать с воздуха наземную цель. Хотя там тоже наверняка будут люди… Вероятный противник. Пока не конкретный, не реальный, еще не нарушивший мир и покой… Откуда же взяться сейчас боевому духу?

Совсем стемнело. Все аэродромные огни, кроме дежурных, погашены. Ярко светится вдалеке лампочка над входом на командно-диспетчерский пункт, фонари вдоль дороги горят в полнакала. На площадке возле ТЭЧ лужицей растекся призрачный свет. Время от времени раздается приглушенный стук – техники меняют пневматики, разрушенные сегодня во время неудачной посадки. И угораздило же подполковнику Ивлеву – заместителю командира полка по воспитательной работе!..

Все понятно: порыв бокового ветра в момент касания бетона колесами шасси и истребитель начинает сносить с взлетно-посадочной полосы… Если нажать гашетку тормозов на повышенной скорости и резко дать ногу, за милую душу разуешь колесо… А чтобы не слететь с полосы, тот час разувай для симметрии и другое. Снопы белых искр, скрежет, черные ошметки резины – зрелище не для слабонервных, хотя есть в нем какая-то дикая красота… Надо было видеть лицо подполковника, когда он пришел после полетов в штаб. Не трудно представить, как после разбора полетов, уединившись в кабинете, долбал его командир полка. А чего метать громы и молнии? И ежу понятно: летая с такими перерывами, от ошибок никто не застрахован.

На что уж Демин, и тот недавно подмочил свою репутацию безгрешного аса. Но как умно, толково извлек пользу из своего “прокола” наш командир! На разборе полетов вышел к доске и, повесив на нее лист ватмана с вычерченной собственноручно схемой, дотошно разобрал свою работу на полигоне.

Вспоминая все, что говорил тогда комэска, Сергей мысленно представил себе полигон. Перед внутренним взором возник истребитель-бомбардировщик, кабину которого он изучил давно и так основательно, что снилась по ночам. И хотя раньше десятки полетов на тренажере не помогали переключиться с искусственной картинки, которую выдавал монитор, фиксируя работу с оборудованием кабины, хотя и трудно было воссоздать в воображении процесс бомбометания, пуска ракет, стрельбы из пушек, но сейчас случилось невероятное… Припоминая схему и пояснения Демина, Сергей почти физически испытывал те ощущения, которые были бы неизбежны в реальном полете, ставшем на короткое время словно собственным. И он с наслаждением отлетывал его мысленно, со всеми тонкостями пилотирования, ошибками и исправлениями, которые могли бы произойти в небе уже с ним самим…