Сергей Ильичев - Заветный Ковчег

Долгоруков был сподвижником Петра, и это говорило о многом. Оба были одной стати: неказистые, но рослые. Головастые, знающие, как добиваться поставленных задач как в управлении государством, так и в обиходе собственных владений.

И вот теперь государь дал короткий роздых. Причиной тому было еще и то, что князь привез Петру из Парижа астролябию и готовальню с циркулями, что полностью завладело его вниманием на какое-то время, так как молодой государь с помощью бывшего голландского моряка, если мне память не изменяет, Франца Тимермана, уже начал осваивать навигацию и даже фортификацию.

Долгоруков ехал в свое родовое имение, что раскинулось в Оковецких лесах. Ехал изначально и чтобы наконец-то выполнить давнюю просьбу своей любимой няни – заложить и поставить в имении каменный храм в честь Рождества Христова.

И лишь князь доехал до села Оковцы, как увидел своих же мужиков, что цепочкой выстроились от пристани, вереницей уходившей в леса на несколько километров… И таким вот образом, с рук на руки, бережно передавали они привезенный по реке для строительства храма красный кирпич.

Вот так, почитай, всем миром, начиналось это грандиозное строительство. Кирпичик к кирпичику, как дите малое, с ладошки на ладошку, бережно и с молитвой передавался через руки старого и малого крепостного люда сей привезенный кирпич, что ляжет в основу будущего храма, поднимет до небес его стены и переплетется под куполом, цементируя свод не столько раствором извести, сколько частичками христианских душ.

Дол гору ков приехал вовремя. Няня Александра хотя и была прикована к постели, но находилась в здравом рассудке. И улыбнулась, увидев своего великовозрастного любимца, входившего в ее дом.

– Здоров ли, соколик? – ласково спросила она любимого князя.

– Здоров, мамушка! Ты-то как?

– Слава Богу, что дождалась тебя, теперь можно и на тот свет собираться.

– Поживи…

– Пожила… Свой долг перед тобой и Богом выполнила. И сохранила, и к вере отцов тебя привела.

– Настенька, – обратилась она тут к девчушке, что подле ее кровати стояла. – Принеси заветное…

Настенька шмыгнула за печку. И вскоре показалась, неся нечто, завернутое в тряпицу.

– Разворачивай, да аккуратнее. На стол, к окну ложь, – сказала старушка, поведя рукой и указывая место.

– Икона? – уже догадываясь, что в тряпице, спросил Долгоруков.

– Она самая… Святого Угодничка нашего и святителя Николушки… Будет тебе и роду твоему память от меня.

– Когда же написать успели?

– Так весь пост Успенский все вместе с Саввушкой молились и поклоны били, испрашивая благословение на написание твоей родовой иконы.

– А почто к монахам не обратились?

Александра промолчала.

– Ну да ладно. Сделали – и слава Богу!

Лишь после этого уже сам подошел к иконе. И увидев, почувствовав нечто, замер. Да так молча какое-то время и простоял.

– Саввушке учиться надо бы…

– Там лишь спортят Богом данный ему талант, – ответила старушка. – Он ведь по наитию пишет, вверяя себя в руци Божии, а кистью не иначе как сами ангелы водят…

– Твоя правда, – ответил Долгоруков и лишь после этого отвел от иконы свой взгляд.

Через неделю должны были освящать место, выбранное им для строительства храма.

Ждали приезда высокого священноначалия.

– Ты бы попостился… трое ден… – накануне назидательно промолвила няня. – Это же не закладка двора или даже имения.

И Долгоруков смирился с ее просьбой.

Была отложена планируемая им охота и рыбная ловля. Отосланы дворовые девки, что собирались со всех подвластных деревень для бань и иных утех. А потом, с приездом духовенства, в славах, канонах и в хвалитных стихирах началось торжество освящения земли, выделенной под строительство нового храма. Чего уж греха таить – и стол был накрыт по-царски, и пил князь всласть с приглашенными на праздник друзьями и духовенством. И в какой-то момент все ясно услышали, как били колокола, что висели не иначе как на воздухе… И поняли все гости, что доброе дело сегодня всем миром сотворили во славу Господа.

На следующее утро князь неожиданно поднялся зело рано и вышел из имения. Сердце подсказывало путь к освященной строительной площадке будущего храма.

И лишь он вышел на взгорок, как первый солнечный луч, пробившийся сквозь стволы могучих дерев, высветил и саму площадку, и любимую няню, стоявшую на коленях в самом центре будущей храмины с написанной его холопом Саввой иконой святителя Николая в руках. Он предположил, что она вышла помолиться. Что молилась, возможно, всю ночь. И понял князь, что в общем том вчерашнем веселии не нашел-таки минутки, чтобы рассказать о сем чуде прикованной к постели няне.

И вдруг острая боль пронзила его сердце. И от искренности того сиюминутного порыва внутреннего раскаяния выступила на суровом лице князя скупая слеза. И так захотелось ему помочь ей подняться, взять на руки да отнести в теплую постель и уже там, напоив горячим молоком, разделить с ней радость начала строительства… Но когда он подошел ближе, то понял, что она уже мертва.

«Какая прекрасная кончина!» – первое, что подумалось ему при сравнении этой благодатной смерти со смертью своих солдат на поле боя.

И еще он понял, что те колокола, что были слышаны им в ночи, били не иначе как в ее честь… Так это она, ее молитвами и стараниями на сей земле, литовцами веками лишь разоряемой, начнет ныне возводиться храм Господень, в Его честь и в Его славу!

Ровно семь лет шло это уникальное строительство в глухом и дремучем лесу. И все эти годы практически на руках крестьянский и дворовый люд вынашивал, выстраивая и облагораживая свое любимое дитя – храм Рождества Христова. Освящали храм торжественно, но уже без Долгорукова. Он тогда вместе с возмужавшим Петром I сначала защищал наши земли от иноземного захватчика, а уже затем истово «прорубал» окно в так полюбившуюся ему Европу.

Прошли века… Грянула новая беда – ворогу захотелось не только земли Русской, но и души люда православного ложью и обманом себе подчинить. Что за морок на людей тогда напал – сказать трудно. Но ведь поверили же: солдаты – обещанному миру, крестьяне – земле, которой их в полной мере оделить обещались, рабочие – хозяйским фабрикам, что им и детям их якобы отойдут. Но ни мира, ни земли, ни заводов с фабриками никто не получил. Лишь море крови пролилось, орошая израненную и покореженную революцией землю.

Сын на отца винтовку поднял, до конца не понимая, что именно он защищает. Матери, недодававшие своим детям и хранившие зерно для посадки, проклятиями встретили представителей новой власти, пришедших в дом, чтобы отобрать у них все до последнего зернышка. Нашлись лихие и, очевидно, что Бога не боявшиеся люди, что посбрасывали колокола с церквей и разрушили храмы, получив непомерную власть, расстреляв или посадив в лагеря контрреволюционное священство и интеллигенцию.