Сергей Ильичев - Заветный Ковчег

– И что же было на самом деле в той коробке?

– Того я еще не ведал. И вот я открываю медленно глаза. Она видит, что я еще жив, и давай командовать.

– Рюмин, – кричит она мне. – Хватит валяться на полу, поднимайтесь и ставьте полку на место да раскладывайте все мое имущество, как было раньше.

– Так что же было в той шкатулке? – вновь переспросил учителя ученый краевед.

– Об этом я узнал чуть позже… – таинственным голосом отвечает тот.

– Я надеюсь, – неожиданно для Рюмина уточнил Ардашев, – что вы не обманом вызнавали ее содержимое?

И тут учитель потупился.

– Час от часу не легче, – расстроился Ардашев. – Вы же считаете себя интеллигентным человеком.

– Если бы вы только знали… – взволнованно начал молодой учитель.

– В таком случае и знать даже не хочу…

– Ну как же?

– Никак!

Они какое-то время молча пили чай. Рюмин все не уходил домой, искренне надеясь, что ученый простит его.

– Крымская война, – начал Ардашев, – если я не ошибаюсь, началась осенью 1853 года в ходе разгоревшегося дипломатического конфликта с Францией по вопросу контроля над церковью Рождества Христова в Вифлееме. Тогда же и Франция, и Англия, не желая впускать нас в Средиземноморье, встали на сторону турок. Второй же, а я так понимаю, и основной их целью было уничтожение русского Черноморского флота, а также отторжения у нас всего южного побережья. В связи с этим они возлагали особые надежды на десант с моря. Для чего из Стамбула в Батум и была направлена эскадра вице-адмирала Осман-паши… Что же было далее?

– Турецкий флот был неожиданно заблокирован эскадрой вице-адмирала Павла Степановича Нахимова… – продолжил Рюмин.

– Имевшего всего…

– Три корабля?!

– Именно так! – согласно кивает ученый и уже сам продолжает. – Но турки не решились тогда на прорыв из бухты и попросили для прорыва блокады помощи от англо-французского флота. А теперь продолжим наш экзамен…

И он снова к учителю истории Рюмину.

– Что предпринимает Нахимов?

– Дождавшись помощи из Севастополя, и уже с шестью линейными кораблями (612 орудий), он сам неожиданно нападает на турецкий флот.

– И было сие утро славы русского морского флота…

– 18 ноября 1853 года! – отвечает Рюмин.

– Пожалуй, по истории могу поставить вам «пять», но что же приключилось-таки с письмами вашей тещи – Агнессы Павловны, если не ошибаюсь?

– Слушайте же дальше. Когда в полдень мы с женой по заведенной в их доме традиции пили чай, она даже не вышла к нам в гостиную и продолжала сидеть в своей комнате. И вдруг жена моя слышит ее крик. Естественно, что она выскакивает из-за стола и бежит в спальню к своей матушке… А та в обмороке лежит на полу. И вокруг рассыпанные те самые письма, что она, вероятно, держала в своей коробчонке. Меня посылают вызвать скорую помощь, что я и делаю. Но в тот самый момент, когда в квартиру пришли врачи, мне, взял грех на душу, удалось-таки незаметно поднять с полу одно из писем.

– Прочитав которое, вы и поняли, что оно имеет отношение к Николаю Александровичу Колокольцову?

– Именно так! Сие письмо, молодого тогда мичмана, было обращено к его будущей жене.

– Я надеюсь, что вы положили то письмо туда, откуда вы его и взяли?

– Естественно…

– Не хватало еще, чтобы Агнесса Павловна обнаружила его пропажу, а то пришлось бы вновь вызывать для нее машину скорой помощи.

Вскоре Рюмин покинул дом ученого, предварительно договорившись, что Ардашев на днях обязательно придет к ним в гости. Что через несколько дней и случилось.

В воскресный вечер, с цветами в руках и с коробкой бисквитного торта Дмитрий Виленович переступил порог квартиры, где жил учитель Рюмин.

Агнесса Павловна встретила его приветливо, благо что помнила, как он на курсах усовершенствования учителей читал им лекции по истории.

– Неисповедимы пути Господни… Иначе, пожалуй, и не скажешь. Увидев вас, Дмитрий Виленович, на пороге своей квартиры, могу догадаться, что именно привело вас к древней старушенции.

И при этом посмотрела на Рюмина. Да так, что тот пошел красными пятнами.

– Я всегда считал и считаю, – начал Ардашев, – что личная переписка дело сугубо интимное и не подлежит перлюстрации, даже за давностью времен.

– Что же тогда привело вас ко мне? – спросила Агнесса Павловна.

– Искреннее желание извиниться за своего товарища и коллегу, – и добавил. – Простите его, Христа ради.

А после этого уже и вручил старушке цветы, а жене Рюмина – коробку с тортом.

– А теперь позвольте откланяться, дела ждут, – сказал он и склонился в поклоне.

На что старушка ответила:

– И даже не думайте, что я позволю вам улизнуть. Для начала мы испробуем на вас этот торт. А вдруг вы, пошатнувшись в своем рассудке и в погоне за этими письмами, задумали отравить всех нас. Как вам такой поворот дела, а? – и первая же рассмеялась.

После чего они пили чай, беседовали на самые разные и актуальные темы. И уже ближе к вечеру Агнесса Павловна сама принесла свою заветную железную коробочку с письмами.

– Это письма, адресованные моей прапрабабке. Она была той юной девушкой, с которой и подружился будущий герой Синопского сражения еще до того, как был призван в армию. А первая любовь, не мне вам об этом говорить, всегда самая сильная…

И взяла в руки одно из помеченных писем.

– Вас, очевидно, более интересует эта его часть, – поправив очки, она стала медленно читать. – «…Стремясь остановить дерзкую атаку адмирала Нахимова, Осман-паша велел стрелять не по палубам, а по рангоутам наших кораблей… А потому, летя поверху, турецкие ядра ломали нам реи, стеньги, калечили мачты, рвали фалы и ванты, дырявили паруса, что заметно затрудняло маневрирование судами. Но нам удалось-таки подойти к заданной линии неприятельских судов и, став на якоря, обрушить на врага всю мощь наших орудий. В это мгновение, я, пожалуй, впервые понял, что такое настоящий ад… Стоны раненых, воинственные крики с обеих сторон и умирающие на моих глазах товарищи. Но более всего оглушал рев, этакий звериный, жуткий рев тысяч орудий… Наши корабли стали нести потери. Раненым был и сам Нахимов… Должен сказать вам, что, натренированные англичанами, турки дрались очень храбро и искусно. И вот настал тот момент, который до сих пор стоит у меня перед глазами. Наш "Ростислав" едва не взлетел на воздух, когда у крюйт-камеры возник пожар. Как я оказался рядом, и сам уже не ведаю. Только слышу вдруг голос – сладостный такой, убаюкивающий: "Беги, – шепчет он мне, – спасайся, мичман, иначе ни за грош погибнешь…"»

И скажу вам честно, сударыня, что сделал было первый шаг к спасительному борту. И одновременно с этим понял, что если я брошу в сей час своих товарищей, то не смогу уже потом и спать-то спокойно. И еще вы… Лицо мне ваше вдруг отчетливо вспомнилось. И тогда, перекрестившись, бросился я в тот огонь…»