Сергей Ильичев - Заветный Ковчег

«Слава тебе, Господи, – мысленно поблагодарил историк Творца, – что я опоздал на тот рейсовый автобус, что нечаянная встреча в пути помогла узнать еще нечто неизведанное, но чрезвычайно важное в истории родного края».

Ардашев посчитал, что часовенка та была неизвестна и отсутствовала в каталоге храмов Тверской епархии по той лишь причине, что подвиг Марии был мало кому известен, а если и известен когда-то, то уже, видно, всеми позабыт.

Останки подвижницы, как вы помните, были по земле рассеяны, и к лику святых, даже местночтимых, она в свое время не была причислена.

Естественно, что молитвенная память о ней до какого-то времени сохранялась в деревне Марьино, где люди и молились ей в той самой скромной часовенке.

Часовенка, кстати, та вот-вот упадет… И если бы не рассказ девяностолетнего старца, то и бывший директор колхоза «Октябрь» по имени Сергей ничего бы об этом не узнал, а вслед за ним о подвиге неизвестной женщины по имени Мария, не узнал бы и ты, дорогой наш читатель.

Когда ученый историк и краевед Дмитрий Виленович Ардашев вернулся домой из очередной командировки, то на столе обнаружил пакет с новым выпуском историко-литературного альманаха «Удомельская старина».

Перекусив на скорую руку, теперь с чашкой крепкозаваренного травяного чая в руках он сидел за рабочим столом и внимательно просматривал поступившую корреспонденцию.

Большая часть свежего номера выпестованного им альманаха была посвящена статье краеведа Н. А. Архангельского о монастырях на удомельской земле. А таких, если верить старинным бумагам, было как минимум три. Один из них – Троице-Млевский, расположенный на берегу реки Мста, известен был с начала XV века. Монастырь тот, как понял Ардашев из записей Архангельского, был небольшим и малочисленным, а по такому случаю приписан, то есть подчинен, более крупному, которым являлся Новгородский Кириллов монастырь. Эта зависимость, а церковная дисциплина была по тем временам жесткой, и явилась истинной причиной его последующего закрытия. Однако об этом чуть позже…

Ввалившаяся в кабинет вслед за краеведом стайка подростков сразу углядела у него на столе новый выпуск альманаха со старинными фотографиями тех монастырских построек.

И тогда Дмитрий Виленович, увидев их неподдельный интерес к монастырской истории, тут же поведал им некие подробности, которые были приложены старейшим удомельским краеведом к данной статье.

– Обратите внимание, ребята, – начал Ардашев, – на следующие любопытные факты. Доход сего монастыря составлял по тем деньгам 15 алтын и 2 деньги…

– А алтын, чему бы он равнялся на сегодняшний день? – спросил один из подростков.

– Тогда трем копейкам… – ответил краевед.

– А деньга? – снова спросил ученик.

– Половине копейки…

– Выходит, что общая сумма составляла около 46 копеек? Это и есть весь доход, что имел тот монастырь? – спросил у Дмитрия Виленовича уже с удивлением второй подросток.

– Выходит, что так, – сказал ученый и улыбнулся. – Хотя тогда, чтобы увезти купленный на 5 копеек товар, нужна была чуть ли не телега. Кроме того, запасы одного только хлеба составляли полтонны пшеницы, еще столько же тонн ржи и овса. К тому каждый год накашивалось около 20 тонн, – далее увлеченно рассказывал Ардашев, всматриваясь в листы рукописи. – И вот что еще. Если верить этим записям, то средства к существованию приносила монастырю и рыбная ловля. Но дополнительный доход составляли отчисления удомельских деревень, что были приписаны к монастырю и поставляли ему мясо, птицу, яйцо, рыбу и мед. А таких деревень было не менее тридцати… Однако же, дети, мне нужно отдохнуть с дороги. Так что, если будет желание, то приходите завтра.

И подростки, откланявшись, покинули любимого учителя.

Выпив стакан чая, ученый прилег на кушетку и задумался. Он хорошо помнил, что сам термин «монах» происходит от греческого «монос» – то есть один. Лишь тот настоящий монах, кто одолел искушения и соблазны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и остался один, то есть наедине с Богом, – таково святоотеческое толкование монашества. Ибо: не умрешь для мира – не родишься для Бога.

А потому многовековое сосредоточенное «молчание» монашествующей братии, их отстранение от мирской суеты и участия в политической жизни страны происходило не от их невежества или лени, как кажется многим, а от достаточности благодатной полноты религиозного чувства, от сосредоточенной ревности в делании богослужения и от изумления пред величеством Божиим, постигаемым теми из них, кто имел истинно любящее сердце…

Казалось бы, все так, верно, однако же…

Дмитрий Виленович не заметил, как и задремал.

И видится теперь уже ему в том тонком сне келья неведомого монастыря. За небольшим деревянным столом при свече сидел некто в монашеском облачении и что-то писал. Скрип гусиного пера от нажима хорошо слышался в ночи. Раздавшийся вдруг стук и распахнувшаяся вслед за этим дверь заставили писца оторваться от своего труда.

В его келью вошел второй человек в таком же монашеском облачении.

– Фома, ты почто по сию пору не спишь? – спросил его писец.

– Сам-то отчего не сомкнул своих глаз? – буркнул тот ему в ответ.

– Новости от новгородской братии поступили. Надобно к утру ответ отписать…

– Поделишься сокровенным?

– Без благословения игумена? Снова, брат, на грех меня толкаешь? – бросил гостю писец.

– Не первый раз, поди. Если мы друг друга выручать впредь не станем, то оба можем сгинуть…

– Твоя правда, Фома! Чую, втягивают нас в дворцовые перевороты. Как бы нам всем своих голов не лишиться.

– Так новгородские же вроде не с царем воюют. У них чисто церковный интерес.

– В чем же тогда этот интерес? Или не видел давеча, как попы Дионисий с Алексием во время богослужения пляски бесовские за престолом устроили, а после иконы старинные штанами своими протирали?

Возникла томительная пауза. И писец снова начал тот тревожный разговор.

– Чую, что ересь новгородская уже и в нашем монастыре гнездо свила…

– Это ты о чем?

– Сам будто бы не догадываешься? Как бы нам пособниками тому не стать…

– Ты меня словами-то не убаюкивай, – уже более жестко ответил ночной гость, подходя к столу. – Письма новгородские ложь на стол. Посмотреть мне их надобно.

В этот-то момент чуткий сон Ардашева был нарушен. Он огляделся. За окном светало. И тогда, поставив чайник на плитку, он полез в книжный шкаф и после, попивая чай, долго вчитывался в страницы истории.

Здесь мы уточним, для читателя, нечто важное для понятия этих и последующих событий, напомним о временах, людях и тех тревожных событиях, что всколыхнули тогда всю христианскую Русь.