Павел Манжос - Притчи у настольного огня. Поэмы, баллады, притчи

Мелькали дни – я ждал ответа,

Я дни считал, и всё такое…

Шептал во сне: «Светланка, Света!» —

Мне не шепталось про другое.

Средь ежедневных куролесиц

Скудели сны мои благие.

За третьим шёл четвертый месяц —

С ответом медлила богиня.

И я искал душе покоя,

Не веря старым адресам уж.

Тут пишет брат, что, всё такое…

Что за него богиня… замуж.

Пускай пройдёт печаль солдата!

Богиням вреден здешний климат.

Богиня в том не виновата,

Что не богиней я покинут.

Серега, ты себя не мучай.

Я еду, еду далеко я.

Вас известят: несчастный случай,

И всё такое, всё такое…

Грязь прикинулась звёздной высью,

Дума чёрная – светлой мыслью,

За нарядность сошло нагое,

И представилась счастьем горе,

Показалась неволя раем,

Обозначилась тюря – чаем,

Там, где кривда, примстилась правда,

Записалась пером кувалда.

Притворилось коварство честью,

Тень наветная – доброй вестью,

Обернулась молвой базарность,

От похвал расцвела бездарность.

Что же с нами случилось, боже,

Если в зеркале уж – не то же,

А в мечтах завелась угрюмость,

Зреет старость и вянет юность?

В перемен роковой богеме

Затаился недобрый гений.

Стало ясно мне утром этим:

Мы себя, потеряв, не встретим…

Играют в шахматы бомжи

Светло и беззаботно,

Как будто не прижала жизнь

К земле бесповоротно,

Как будто теплится в груди

Огарок прежней веры,

Как будто двигают ладьи

Не сволочи, а пэры,

Как будто вовсе не пусты

Дырявые карманы…

И ржут бомжи, и бдят менты,

Вкусив небесной манны.

Гудят последние троллейбусы,

Бредут усталые прохожие,

Гадающие судьбы-ребусы

И друг на друга непохожие.

Троллейбус, выплывший из полночи,

Набит толпою суетливою.

Седой старик, держась за поручни,

Глядит на девушку красивую.

А девушка совсем не чувствует,

Следя за окнами бегущими,

Как кто-то юности напутствует

Глазами, юность не имущими.

А свет – так падает невыгодно!

Тень резче скулы обозначила.

Он вышел. Но в ночи безвыходно

Спина сутулая маячила.

Троллейбус дальше мчался в сумерки,

Как жизнь – спешащая, неждущая.

В неоновом холодном сурике

Кто может знать свое грядущее?

Мы все когда-то станет старыми,

Рок разлучит нас неминуемый

С весенним смехом и гитарами,

Со всем, чего не оттоскуем мы.

Но в том ли дело – поздно, рано ли

Мы отойдём в ночные роздыми?

Как много тех, что в полночь канули,

Как мало тех, что пали звёздами!

Мы строили путь осиянный,

До неба добраться хотели,

Но стали чужими друг другу, —

Так сделал разгневанный Бог.

Понять мы не в силах ни слова

Из тех, что другие глаголят,

Мы только себя понимаем, —

Так сделал разгневанный Бог.

Тяжка ты, верховная кара!

Ведь нынче – что башня до неба! —

Халупу, и ту не построишь,

На разных крича языках.

О гордости, чести и славе,

О верности и благородстве,

О долге, о правде, о мире

На разных крича языках.

Все сдвинулись прежние меры,

Все стёрлись былые значенья,

Лишь деньги не вырвала буря,

Но деньги не мерят всего.

Великий хаос в Вавилоне

От грешного столпотворенья,

Великая купля-продажа,

Но деньги не мерят всего.

Несладко и с золотом нищим.

Мы с грустью теперь вспоминаем:

Был песней, связующей души,

Потерянный общий язык.

Когда-то ещё мы отыщем

Согласья чарующий раем,

Ласкающий грубые уши

Потерянный общий язык!

Я был один. И был один мой дом.

И был один в полу поющий гвоздь.

Но он пришёл, и мы уже вдвоём —

Я, дом и гвоздь, – и мой вечерний гость.

И был нарушен грусти карантин,

И новым был я, новому учась.

Но он ушёл, и снова стал один —

Дом, гвоздь и я… как собственная часть.

Высохшая, как таранка,

Браслетом звеня о браслет,

Ему нагадала цыганка

Много счастливых лет.

Он слушал её, убогую,

И, ручку ей золотя,

Думал: «Ну, вот, ей-богу,

Природы еще дитя!

Не надо мне знать, что будет,

И незачем в душу лезть.

Судьба нас сама рассудит,

И то хорошо, что есть».

Весь день он, судьбой ведомый,

Крутился в её колесе,

Подружку довёл до дома

И в поздний троллейбус сел.

А там уже были трое,

Под градусом не слегка:

«Эй, ты, дерьмо коровье!

Болеешь за ЦСКА?»

А он отвечал: «Да что за них болеть?

По мячу ногой попасть не могут.

По ним бы панихиду петь,

Да от их игры разбирает хохот».

На следующей остановке

Три здоровенных лба

Схватили его за локти —

Рассудит их, знать, судьба!

И вытащили, и в парке

Всадили в висок кастет.

Шепнул он в ответ цыганке:

«Много счастливых лет…»

И мёртвого долго било

Бутсами сволочьё,

А всем интересно было

На тело глядеть ничьё.

Глаза его так отверсто

Вливались в небесный свод,

И праздновал вирус зверства

Удавшийся свой налёт.

К чему утешаться ложью!

Как пыль с чердака в матрас,

Сквозь толстую нашу кожу

Он проникает в нас.

Прозревшие чрезвычайно,

Сопливые малыши,

Мы рано узнали «тайну»,

Что «нет в телесе души».

На знании том и вырос

В век атома и орбит

Убийственный этот вирус,

Души обезьяний СПИД.

Ни духа нам нет, ни буквы

И все небеса пусты,

И ходят по свету куклы,

И жгут над собой мосты.

Ни в шутку и ни серьёзно

Живём, по делам спеша,

И как бы не вспомнить поздно,

Что в теле была душа!

…А в Смутный год возвысилось хамьё.

Провозгласив всеобщее ничьё,

Оно, свою победу торжествуя

И силу вертухайную почуя,

Воздело свиномордие своё.

И, где сияли храмы, – там гнильё,

Где колосились нивы, – там быльё,

Где расцветали сёла, – строй в ружьё

Да за «колючкой» – зэчное рваньё,

Да воровское грает вороньё.

Играя в «классы», наточив копьё,

Всемирный бой затеяло хамьё,

И миллионы нерасцветших жизней,

Забытых, не помянутых на тризне,

Вмиг обратились в пепел и смольё.

Но свои классы есть и у хамья

(Да, собственно, о том и речь моя):

Одно хамьё доносы лихо строчит,

Другое всё великое порочит,

А третье строит «планов громадьё»,

Прекрасно зная: все они – враньё.

Но после возвышения хамья

Нет прежних нот и в песне соловья…

Волшебная палочка в куче ненужных вещей

У старой хозяйки лежала забыто в сарае.

Её обронил где-то разгорячённый Кощей,