Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь. Роман

Тем более, что ни на какие вопросы он не отвечал.

– Кроме того, – добавляю я, – я пришёл к выводу, что воздух здесь не так уж и хорош для лёгких, что бы вы ни говорили.

– Эге, хитрец, – замечает доктор, – вот как вы обо мне беспокоились! Воздух! Надо подумать!? Но что я слышу, вы озаботились собственным здоровьем!

Тогда я прикусываю язык.

Мы очень много думаем о смерти – никто не признается в этом из страха, но это так – очень много и очень часто. Мы делаем это так часто, что уже и не замечаем этого, смерть стала нам всем доброй подругой, заменила нам неразговорчивых, занятых собственными переживаниями сиделок, собственных детей, засунувших нас сюда для «нашего же блага». Мы видим Её Величество за обедом в тарелке супа и стакане компота, нам подносят её с таблетками, в нас втравливают её с инъекциями и капельницами, она возит нас в кресле по парку; везде Она и только Она. Её столь много кругом, что нам кажется, будто её нет вовсе, нет в природе, потому что обыденность часто не замечается. Пропадает человек, Оскар Шмидт, немец, ещё вчера живой, говоривший с нами, спорящий на политические темы, полный мыслей и предубеждений, а теперь он просто исчезает, его нет и всё тут. И разговоры о нём становятся разговорами ни о чём, потому как жив или нет, никого больше не интересует, мы будем с удовольствием обсуждать то, как копошатся черви в его теле, а то, что делал он, будучи живым, никому не нужно.

Никто из нас не знает, от чего умирает другой. Нет, тайны из этого не делается, но интересоваться этим отчего-то не принято, мы знаем то, что происходит с нами, но не знаем то, что происходит с соседями. Я мог бы разрушить стену этого молчания, мне это решительно ничего не стоит, но у меня никто про это не спрашивает, оттого молчу и я. Я пребываю в общей струе, в кои-то веки. Хотя я вполне мог бы представить подобный разговор:

«Здравствуйте!»

«Вы шутите? Я бы и рад здравствовать, да не могу, увы».

«Вовсе не шучу. Почему бы вам не здравствовать?»

«Потому что мы все больны, чёрт побери, мы насквозь гнилые».

«Вот как? Вы тоже больны?»

«Представьте себе!»

«А я, было, подумал, что это только пансионат…»

«Это и есть пансионат, глаза вас не обманули. Но что это за пансионат!»

«Даже не знаю, что и думать».

«Лучше и не думайте тогда, вам вредно думать».

«Чем же вы больны?»

«Чем я болен? Ха-ха! Вы думаете, будто я боюсь сказать вам это? Да ничуть не бывало!

«Зачем же дело стало?»

«Сначала вы скажите мне, чем больны вы».

Хм, кажется, что-то подобное было, я припоминаю. Вот только не помню, когда и с кем я говорил об этом.

Фантазии мне не занимать и частенько развлекаюсь я тем, что придумываю болезни для «овощей», а один раз выдумал болезнь и самому себе. Мои герои часто умирают от разочарования, а я умираю от предубеждения.

Что это за зверь и с чем его есть?

Предубеждение против жизни, вот что! Я думаю, как нужно жить там, где никакой жизни нет и в помине.

Вот ещё, скажите пожалуйста, но ведь жизнь есть везде!

Увы, далеко не везде. Хотя, отчего «увы»… Быть может, кому-то по душе такое положение вещей. Вот хотя бы доктор Стиг, появись здесь, в «Вечной Радости», жизнь, потеряет работу и источник заработка, ему придётся писать и продавать в газеты статьи о собственных наблюдениях над «овощами». Некогда это бы считалось гнусностью, но всяческая мораль давно утратила смысл и вышла из моды, теперь у нас всё напоказ – любовь, рождение, смерть… Ему нужно будет что-то есть и на что-то жить, попаразитировать немного на несчастьях он не преминет.

Добрый доктор Стиг!

Он похож на какого-то сказочного героя, врача, который пытается спасти весь мир разом, а ему никто не верит. Он говорит: «Ну, вот же, вот, мои руки, они чисты, как самые чистые воды, чисты и мои намерения. Я хочу спасти вас всех!» А ему не верят, вот как! Доктор несчастен, ему нечего есть и не на что купить газет, чтобы узнать положение в мире, он до последнего не хочет продавать наши души дьяволу, и когда уж совсем невмоготу, то скрепя сердце совершает сей тяжкий грех, заключает сделку с силами ада. Теперь он сыт, а разум его полон всяческих мыслей, потому как на голодный желудок ему совсем не работалось. Ему нужно применить куда-то все свои знания, полученные в университетах, он жаждет добра и ищет справедливости. Но ему не к кому их применить – мы все давно на том свете, мы все давно в аду. Какое, однако, несчастье!

Тогда он сильно кручинится, что ни в коем разе не сказывается на его умственной активности, и даёт новое объявление в газету об открытии платного пансиона для умирающих, для облегчения их страданий, душевных и телесных. Полный покой, хороший уход, красные, белые и жёлтые таблетки, природа, берег моря, место, равноудалённое от морских торговых путей и более-менее крупных городов, глушь, одним словом. Ему недолго ждать. Дзинь-дзинь! Колокольчик звенит в упряжи лошадей. Бип-бип! Сигналит автомобиль. Вот мы и приехали умирать на природе, с видом на море, лес и горы. Как это прелестно!

Море бушует во фьорде, птицы кричат, подставляя крылья порывам ветра, небо мрачно; где-то там, в небесной канцелярии, собираются объявить войн этому миру, так, лёгонькую войнушку, потрясти его немного, чтобы не слишком задирал нос. По тропинке меж прибрежных скал идёт человек, он идёт быстро, почти бежит. У берега его ждёт лодка, выкрашенная в белый цвет. Он прыгает туда с разбега так, что лодка погружается почти что полностью, а затем вода вновь выбрасывает её прочь. Он садится на вёсла и хочет плыть.

– Что ты делаешь, несчастный! Море неспокойно, погляди! Ты перевернёшься и утонешь!

– Нет, не утону! Я не могу утонуть, и лодка моя самая прочная из всех, что существуют под этим небом. Она крепче этих скал, и быстроходнее ветра, в одно лишь мгновение ока я могу перенестись в ней, куда бы ни пожелал.

– Что за глупая самоуверенность!? Ведь ты же всего лишь человек, мелкая сошка, пыль на дороге, по которой ездит колесница вечности. Одного лёгонького толчка хватит, чтобы выбросить тебя прочь из твоего белоснежного корыта, а его разбить в щепы.

– Этому не бывать!

– Почему?

– Потому что я давно мёртв, а лодка моя уж два века как разбита и лежит на дне, а то, что ты видишь, лишь память о ней.

Человек оборачивается и машет рукой на прощание – глазницы его пусты, а вместо носа зияет дыра. Это мертвец, мертвее не бывает. Но, тем не менее, я признаю в нём Шмидта. И будто бы мне страшно? Ничуть не бывало! Я хочу плыть с ним на этой белой лодке, я хочу быть таким же ледяным и бесчувственным, как он, жажда вкусить смерти влечёт меня. Но когда я прыгаю к нему в лодку, то оказываюсь в ледяной воде. Барахтаюсь, захлёбываюсь, что-то тянет меня ко дну, и, одновременно, не пускает туда, мечусь между мирами точно птица, это продолжается целую вечность. Грудь сдавливает, голова воспалена, глаза выкатываются из орбит, язык пылает. Хочу умереть, но не могу.