Александр Образцов - Способы обольщения женщин (сборник)

Царевич начал уже и забывать, кто он. Ему казалось, что он всегда жил в этой стране. Но когда его поселили в углу, он как будто очнулся от постоянного страха. Дело в том, что если кто-то проявлял хоть какое-то недовольство и переставал раз в день хохотать, ее бросали в быструю речку, которая текла на край земли и падала в бездну. На краю бездны были грязные болота, пузырящиеся от газов, и туда раз в год отправляли самых несимпатичных за этой грязью, обладающей способностью навсегда снимать лишние волосы.

Подошло это время, и туда отправили царевича с замарашкой.

Царевич, морщась от неприятного запаха, быстро наполнил свой кувшин, оглянулся и не увидел замарашки. Там, где она стояла, был пустой кувшин, а рядом в грязи расходились круги. Царевич представил, что ему придется нести два кувшина, подбежал к тому месту, опустил руку по плечо в грязь и вытащил замарашку за волосы. Она не дышала. Тогда он взвалил ее на плечо и пошел к реке, чтобы бросить ее туда. Вдруг изо рта у нее полилась грязь, она застонала. Он уложил ее под деревом, сел и задумался. Нести два кувшина было тяжело. Ждать, пока замарашка оживет и наберется сил у этого вонючего места – долго. Тяжело или долго? Он уже выбрал тяжело, когда она попросила пить. Царевич удивился. Ведь только что напилась грязи! Но сходил к реке, принес кувшин воды. Она попила и снова из нее полилась грязь.

Царевич вздохнул, поел персиков и лег спать. Когда проснулся, около замарашки было озеро грязи, кувшин был пуст, а она снова попросила воды. Царевичу стало даже интересно, чем все кончится. Три дня лилась грязь из замарашки, на четвертый день она встала и, шатаясь, пошла к реке. Царевич хотел удержать ее, ведь получалось, что будет и долго, и тяжело! Но он пожалел ее. Ему самому иногда хотелось броситься в эту реку.

Но замарашка не стала входить в воду. Она сняла с себя рубаху и шальвары, негнущиеся от грязи и пустила их по течению. Сидя на корточках, она долго смотрела, как они плывут. Наконец они подпрыгнули на камнях и кувырком полетели в бездну.

Она засмеялась. Как будто тонкие бокалы, по-разному наполненные вином, тихо зазвенели друг о друга. Потом замарашка начала ладонями бросать на себя воду. И грязь, которая стекала с нее, превращалась в зеленую молодую травку. Тело, сначала бывшее черным, стало коричневым, затем матовым, белым, а она все бросала и бросала воду. У ног ее скоро вырос густой ковер травы, а тело начало сверкать. Скоро царевичу стало больно смотреть на нее – да еще и солнце блестело в реке. Он отвернулся. Когда повернулся снова, то сверкание пропало, и тело было таким чистым, белым и, где надо, розовым, волосы стали так густы и волнисты, глаза стали так глубоки, так сверкали белки, так ногти блестели, что царевич от странной симпатии вдруг обессилел и сел. А замарашка засмеялась и бросила в него горсть воды. Вода попала на плечо, которое он испачкал грязью, когда вытаскивал ее за волосы, и плечо его стало серебряным.

Поэтому и сказка называется «Серебряное плечо».

Конечно, случается тоже. Пока вместе живем. Хотя и спутниковая антенна, и собачки в жилетках, и дверь из прокатного стана, а иногда нос к носу. Особенно в лифте.

На третьем этаже в однокомнатной из левого кармана такой неудачник. Жена ушла к маме с папой, ему тридцать. Тридцать лет, а у него четыре вертикальные морщины: на лбу и сбоку от скорбящего рта. Правда, бритый, чистенький, глаженый воротник. Но без работы. Уныло ходит, не решаясь вступить в жизнь. Жизнь не столько ледяная, сколько помойная. Бывают брезгливцы.

В марте в панельном доме холодней, чем снаружи. Неудачник Леонард вызвал лифт на борьбу за существование, тот гуднул, поперся вверх. Леонард хотел было уйти по черной лестнице, но дождался.

Ах! А там в облаке духов некая Анастасия, как оказалось в дальнейшем. На ней алый халат, отороченный черным газом, сабо и пуховая шаль. Едет за почтой.

Как писал Лермонтов: «Пусть скачет жених – не доскачет. Чеченская пуля верна». По ситуациям русская жизнь имеет три сюжета, не больше.

Леонард шагнул в лифт и тут же повернулся к ней спиной. Боялся оскорбить невольным взглядом сладострастия. Было что оскорблять: сто восемьдесят сантиметров самых спелых подробностей и скучающий серый раек. Знал бы, бежал по черной лестнице унылый, но стабильный.

Однако лифт повел себя почти разумно и так едко при этом! В дальнейшем обсуждалась вина Леонарда – якобы боднул плечом кнопки – это муж орал с первого этажа. Однако вряд ли. Скорее где-то замкнуло, автомат вырубился на долю секунды – и вот они висят вдвоем между вторым и третьим.

Она еще не понимает игры природы, а он-то чуткий! Он неудачник! Он осторожно кнопку давит, та не отвечает. Он вызов давит, и вызов молчит. Он осторожно поворачивается, они смотрят друг на друга, и он делает вот так головой: плохо дело.

– Ну-ка, дайте я, – говорит Анастасия и своими длинными пальцами без суставов играет на кнопках. Результат тот же. Она хмыкает. В этом движении воздуха через атласные ноздри всего лишь легкий гнев. Она возмущена тем, что в сентябре не улетела в Испанию. Мужик не пустил. Расслабляться ему нравится семь раз в неделю. А квартиру в центре с отдельным входом? А здешние запахи и звуки? А этот, в кепочке, следящий голодным собачьим глазом? Уеду, точно уеду!

– Так! – говорит Анастасия и смотрит в упор на Леонарда. Тот ежится.

– И надо было мне его дожидаться… – невнятно, все еще в оправдание себе, бормочет интеллигент (да когда же кончится эта вина?! извините меня за то, что я есть – так, что ли? перед кем – извините? не перед Богом, перед последним из хамов!.. Хотя – трусости больше, чем смирения) и добавляет совсем никому не понятное: – Вотще!

– Что – вообще? – спрашивает Анастасия, обнаруживая небольшую нервность и стеснение: Леонард похож был на учителя…

Такова ситуация первого часа. За это время Леонард докричался, случайный доброжелатель дозвонился в аварийную, там сказали ждать, бригада на вызове, потом тот же доброжелатель вызвал мужа Анастасии и здесь началась сама история.

Мартовский могильный холод первым достал Леонарда. Он так затрясся, что лифт ответил, а Анастасия брезгливо и гневно до хруста отвернула голову, упершись взглядом в низкий светлокоричневый пластик потолка. Через минуту ответная дрожь – как в совместной зевоте – потрясла и ее. Они стояли в разных углах в сорока сантиметрах друг от друга и тряслись. Он нервно хохотнул, она сквозь зубы молвила «молчите!», после чего внутренний хохот начал сотрясать Леонарда наравне с ознобом. Такая терапия пошла ему на пользу. Отсмеявшись, Леонард стал как вкопанный. В этот момент и раздался рев:

– Анастасия?!