Александр Образцов - Siltntium! Пугачевские дети (сборник)

– Мало того, что за дефицитом стоишь часами, – говорила эта женщина громко, – так и здесь изволь ждать эти… пирожки! – отчеканила она, и в голосе ее было такое бешенство и столько решимости скандалить, что Валера испугался и позавидовал ей.

– Что вы кричите, – продавщица вошла с полным подносом пирожков. Рукава ее халата были аккуратно подвернуты за локоть, талию стягивал белый передник, а верхняя пуговица так же аккуратно была отстегнута, открывая прекрасно сохранившийся загар шеи и начала грудей. На правой руке продавщицы, на ее безымянном пальце, сверкало широкое золотое кольцо.

– Я и не думаю кричать… – начала женщина, но продавщица, не слушая ее, улыбнулась очереди и сказала:

– Заказывайте, пожалуйста.

– …Товар принимают до начала работы, – продолжала женщина крепнущим голосом, – а когда предприятие открыто, будьте любезны, быть на рабочем месте!

Лицо ее покраснело, покрылось пятнами, и теперь уже нельзя было представить, что когда-то оно было красиво. Продавщица скользнула по ней насмешливым взглядом, но ничего не ответила, ловко орудуя щипцами, кранами, быстро отсчитывая сдачу.

– …Из-за одного человека десять теряют время…

Это напоминало шахматную партию. Женщина, не считаясь с жертвами, вызывала продавщицу на открытую игру, а та хладнокровно принимала их, и позиция ее была неприступной. Когда они встретились лицом к лицу и женщина сказала:

– Два с мясом и кофе, – и добавила: – У вас нет чуткости, вам нельзя работать в обслуживании, – продавщица ослепительно и нагло улыбнулась ей в ответ своими ровными, сверкающими зубами.

И ничего не произошло.

Женщина с накрашенными губами, как подумал Валера – прибитая и жалкая, отошла с блюдечком за ближайший столик и продолжала бросать оттуда негодующие взгляды, а продавщица смотрела уже на него и, почти ласково улыбаясь, спросила:

– Ну?

После пирожковой Валера повеселел. И тот человечек в нем затих, с удовольствием, видимо, наблюдая, что его подопечный даже походку изменил.

Прораба на стройплощадке не было.

Валера уверенно постучал в дверь конторки и вошел.

На грязном, затоптанном линолеуме у стены сидел парень в брезентовой робе и курил. Прораб разговаривал по телефону. Он слушал, наматывая резиновый шнур на толстый палец, и однообразно повторял: «Понял… понял… понял…», затем перевел взгляд на Валеру, нахмурился и медленно покачал головой.

– Чего тебе еще? – спросил он, бросая трубку.

– Вы знаете, – сказал Валера, – я подумал и решил, что дальше ходить по городу бессмысленно. Люди везде одинаковы. Вы должны понять меня. Если хотите, я могу работать и по восемь часов и на высоте. У меня нормальный вестибулярный аппарат.

– Егоров, – негромко сказал прораб.

– Чего? – отозвался парень.

– Выведи этого пацана за ворота и объясни ему, что посторонним вход на площадку воспрещен.

– Чего я – полицай? – сказал Егоров, продолжая курить.

– Ты не полицай, Егоров. Пока ты только прогульщик. Оторви свой зад! – вдруг заорал прораб.

Егоров нехотя поднялся и тяжело вздохнул.

– Пошли, – сказал он.

Валера поплелся след за ним.

– Чего он? – спросил Егоров, не оборачиваясь.

Пока Валера объяснял свое положение, Егоров шел впереди, загребая снег резиновыми сапогами, затем остановился и кивнул головой:

– И правильно. Ходи и ходи! Только не трусь. А еще лучше, если он тебе вмажет. Тогда уж он никуда не денется. А в общаге просись в сорок первую, место есть. Ну, бывай.

Егоров ушел.

…Солнце заметно двинулось с утра. Оно висело на краю бледно-голубого неба, над домами. Скамейку занял какой-то пенсионер. Он читал газету, иногда отстраняя ее от очков и выпуская облачко пара. Валера сел рядом. Несколько минут сидели молча.

– Да-а, – сказал пенсионер, складывая газету и очки. – Да-а, – повторил он, глядя перед собой, – молодые люди…

Валера пожалел, что уселся на эту скамейку.

– А вы знаете, – повернулся к нему пенсионер, – что этот дом, – он показал на пятиэтажный дом, где была пирожковая, – построен домовладельцем Яковлевым в конце прошлого века и я прожил в нем всю жизнь? Родился, вырос, жену привел сюда. Вот – судьба, а?.. Если долго живешь на одном месте, очень хочется путешествовать. Не замечали?

– Не знаю…

– Ну, вам еще рано об этом знать… Вы вот все думаете: старики скрипят, читают вам нотации, а мы ведь три войны вытащили, у нас – опыт! – он внушительно поднял палец, посмотрел на него и снова спрятал руку в карман. – Вы приезжий, как я понимаю? – спросил он, помолчав.

– Да, – сказал Валера.

– И чем же вы занимаетесь?

Валере пришлось снова, в третий раз за сегодняшний день рассказывать о себе. Пенсионер слушал, сдвинув брови, говоря иногда «хэ-хэ», и, когда Валера закончил, он некоторое время смотрел на него в упор, как видно, принимая решение.

– Мой вам совет, – наконец сказал он, – мой вам совет – жить. Жить, жить, жить, пока молодой, пока кровь гудит! – он повысил голос на последнем слоге, посидел еще, нахмурив брови и глядя перед собой, затем, когда вертикальные морщины на лбу разгладились, достал газету, очки и начал читать, снова отстраняя ее от глаз для того, чтобы выпустить облачко пара.

Валере неудобно было встать и пойти, он искоса поглядывал на соседа, но тот не обращал на него внимания.

– До свиданья, – сказал Валера, нерешительно вставая.

Пенсионер удивленно посмотрел на него и кивнул головой.

До обеда время тянулось медленно. Слова прораба «на стройплощадку вход воспрещен» сбили с толку упрямого человечка, и он теперь изыскивал возможности встретить прораба по эту сторону забора.

Валера покорно ходил у проходной, огибая сквер, не выпуская из виду распахнутых настежь ворот.

В половине второго он увидел, как прораб садится в кабину самосвала, и встал так, чтобы при выезде тот заметил его.

Прораб заметил Валеру, с веселой яростью сказал что-то шоферу, машина на первой скорости сделала левый поворот, проплыл заляпанный батоном борт, и больше никогда в жизни Валера не встречал этого прораба.

16 ноября 199. года диктор телевидения пообещал на завтра для Москвы низкую облачность, туман, местами мокрый снег.

«Это нас уже не касается» – подумал тренер (бывший) команды мастеров Владислав Голомазов, выключая телевизор. Родители были на английском пианисте, жена (бывшая) неизвестно где. Можно подумать в одиночестве. Хотя – поздно думать. Полмесяца назад надо было думать, когда называл главного тренера «неваляшкой безголовой», а тот, кому говорил это, полузащитник Коля Басов, тридцатилетний ветеран, сочувственно захохотал, высадил Голомазова у дома, на «Полежаевской» и тут же помчался на своей вишневой «девятке» к «неваляшке». Так понял Голомазов ситуацию, когда на следующий день, завидя его, главный тренер сморщился, отвернулся и непередаваемо гнусным голосом заявил начальнику команды: